Лев Гумилевский - Харита, ее жизнь и приключения, а также подробный рассказ о том, как был найден город Карла Маркса

— Кто там?

— Свои! — ответила старуха и отворила дверь, вталкивая туда торопливо Хариту.

— Кого привела, бабка? — спросил тот же голос.

— Внученка!

— На помойке нашла, что ли?

— На помойке! — огрызнулась старуха и захлопнула дверь.

Харита вошла в полутемную комнату с маленькими окнами и толстыми решотками в них. Сводчатый потолок был низок и грязен так же, как пол. Комната была забита ломаной мебелью, тряпками, разбитой посудой, обломками и остатками всяких вещей, должно быть, собранных со дворов и помоек.

Старуха бросила в угол мешок.

— Ну вот, сиди здесь и жди меня, я сейчас приду! И не смей носа никуда показывать! В столе тут сухарики есть и куски белые, вчера принесла только! Ешь! Вода вон в чугуне на табуретке! — она захлопнула за собой дверь и оттуда добавила: — я запру тебя на всякий случай!

Харита послушала, как за тяжелой дверью гремел железный засов, потом подошла к окну и стала смотреть во двор.

Два дня держала старуха девочку на запоре, кормила ее сухарями, размоченными в воде, и если та ела весело и много, она говорила сердито:

— Не ешь много! Живот заболит! — и отодвигала от нее воду и деревянную чашку с заплесневелыми кусками и объедками.

Харита посматривала в окна на решотки, на дверь — уйти от старухи было нельзя. Старуха же исчезала целыми днями, возвращалась с каждым разом все более суровой и злой:

— Что ж тебя искать будут или нет? — спрашивала она Хариту сердито, — нужна ты кому, что ли?

— Кто меня искать будет? Некому меня искать!

— Отец или мать? От кого ты сбежала?

— Я не сбегала, — говорила Харита, отворачиваясь, и старуха видела, что она лжет.

— И в газете ничего нет! — ворчала она.

— Про меня? — изумлялась Харита, — и не будет!

Горбунья качала головой и уходила снова. Харита подходила к окну. У решотки иногда, проходя мимо, останавливался седенький старичок, он смотрел на оборванного мальчишку, спрашивал:

— Где тебя старуха взяла?

— Я внученок ей! — отвечала Харита.

— Откудова это?

— Из деревни приехал!

— На что ты ей, старой ведьме, нужен?

— Не знаю!

— То-то не знаешь, а уж у ней на уме что-нибудь есть! Я тут в каретнике квартирую, крикни, если обижать будет!

— А зачем меня обижать ей? Она сама меня, дяденька, взяла.

— Вот это и плохо, что сама!

— А что она со мной сделает, дяденька?

Легкая тревога одела тенью страха серые глаза мальчугана. Старик посмотрел на него, подошел ближе к решотке:

— Ты гляди за ней! Будет она тебя посылать милостыньку просить — не ходи! Нищенки разные бывают: иные нарочно ребят калечат, руки, ноги выворачивают, чтобы больше жалели их да подавали! Гляди за ней!

Харита замерла:

— Я буду глядеть, дяденька!

— И в случае чего — кричи! А то за мной беги!

— Закричу, дяденька!

— Гляди!

Он помолчал, потом еще ближе придвинулся к окну:

— У ней, у ведьмы этой, вот этак же в прошлом году появился мальчишка какой-то, ух, страшный какой! Голова большая, весь в болячках, из глаз, из носа, из ушей — все гноит и гноит. Ну, никакого терпежу смотреть нету! А она выйдет с ним с утра — придет вечером, стоит с ним милостыньку просит. И подавали много от жалости, потому видеть без слез того мальчишку было нельзя! Не вытерпел я, встретил ее как-то и говорю: несем в больницу мальчика! Что ты его тиранишь, ведьма проклятая!

Старик передохнул:

— Она от меня, как чорт от ладана! Я за ней! Она дверь на запор, — я думаю: погоди! Пошел за милиционером, привел его; — забирайте, — говорю, — ребенка от нее, раз он больной и от него другим зараза!

— Отобрали? — спросила Харита, чувствуя, как сохнут у нее губы от страха, — взяли?

— Отобрали! И оказался он чужой ей! Только за тем и взяла его, чтобы нищенствовать! И болячки нарочно растравляла! Смотри, чтоб с тобой такого чего она не наделала!

— Ой, нет, дяденька, я не дамся!

— Ну, смотри!

Растроганная участием старика, Харита спрашивала, разглядывая его вымазанный глиной фартук и белые известковые руки:

— Вы, дяденька, глину ходили копать?

— Печник — я!

— Печки делаете?

— И печки, и стены, что придется.

— У нас в деревне, — вспоминала она, — печника никогда не докличешься. Один на всех и тот плохой. А вы хороший?

— В работе нехватки нету. Рвут на части, потому, главное, что знают все!

Он молча глядел на стриженую голову, торчавшую за решоткой, и говорил, уходя:

— Чего же вот? Приходи со мной работать! Выучишься, в деревню поедешь мастером! Хорошее дело!

— Хорошо, дяденька, если бабушка пустит! — кричала ему вслед Харита и снова сидела у окна, глядела на редких прохожих, слушала далекий уличный шум, стон трамваев, рев автомобилей и иногда стук лошадиных подкованных копыт где-то рядом в узеньком переулке.

Вечером второго дня старуха вернулась рано. Она прихлопнула за собой дверь крепче, чем всегда, и встала перед Харитой. Сморщенные щеки ее ввалились от усталости, губы посинели и сузились. Она задыхалась, должно быть, от быстрой ходьбы.

— Ну что, Маргарита? Хочешь домой?

Девочка оглянулась спокойно:

— Я не Маргарита, бабушка!

— И отца у тебя нет?

— Нет! Не знаю.

— Как не знаешь?

— Он пропал давно!

— А как же он тебя ищет? На вот, на — читай! Это я с забора сорвала объявление! По всему городу расклеено, на, читай, про кого это писано? Не про тебя?! И браслет, и только что приехала… Не ты?

Харита схватила из рук старухи белый смятый клочок бумаги, расправила его на коленях и стала читать. Там в узорчатой рамочке четко и крупно было напечатано:

УБИТЫЙ ГОРЕМ ОТЕЦ

УПЛАТИТ НЕМЕДЛЯ

1000 рублей

каждому, кто доставит ему сведения об исчез-

нувшей 24 июля с Павелецкого вокзала девочке

11—12 лет, одетой в серое пальто, имевшей бра-

слет на руке, похищенной, заблудившейся или

ушедшей

МАРГАРИТЫ ВИШНЕВСКОЙ,

которая назывет себя Харитой и ехала

со своей теткой.

Сообщить А. К. Вишневскому, Денежный

переулок, д. 24, кв. 12. Телеф 19-24.

Глаза Хариты были круглы от изумления, и руки дрожали, когда она вернула старухе листок.

— Ну, что? — крикнула старуха, вырывая у нее объявление и смеясь, — это не ты?

— Нет! — ответила она просто, — я не их дочь. Они сами не знают!

— Чего не знают?

— Кто я.

— Что ты плетешь мне, девчонка! Уж лучше молчи да скажи отцу, что нечего скупиться! Может и две тысячи дать и три…

Старуха засмеялась и стала собираться. Харита видела, как у нее дрожали руки, блестели глаза и сохли злые губы. Она оделась наряднее, чем всегда, достав откуда-то из груды тряпок рыжую накидку с медными пряжками и черную косынку. Огромный горб ее топорщил кверху накидку и выдавался более, чем обыкновенно.