Лев Гумилевский - Харита, ее жизнь и приключения, а также подробный рассказ о том, как был найден город Карла Маркса

— Изба стоит!

— Ну, вот видишь! Осенью поедем вместе все!

Алешке казалось, что молоку в бидонах и конца не будет. Как будто бы и женщина разливала его покупателям без прежней удивительной ловкости, да и Иван Васильевич что-то уж мямлил очень с пересчитыванием денег и сдачи.

— Скоро поедем, дяденька?

— Да, ведь, вот допродадим только!

— Долго очень!

— Четыре ведра осталось! Долго ждал, до обеда подождешь! К обеду в совхозе будем! Ой, вот Петру Павловичу праздник! Как ты сюда-то попал?

— Ссадили на этой станции!

— Ой, случай-то! Куда едешь?

— В Москву хочу!

— Далеко же! Зачем?

Алешка отмахнулся:

— После скажу!

— Ну, и впрямь дорогой поговорим!

Когда кружка стала, черпая, греметь по железному дну бидона, Алешка вздохнул свободно.

Ночью сидел Алешка с отцом и продолжал рассказывать Петр Павлович, мужик крепкий и веселый, глядел на сына, посмеиваясь, говорил:

— Ой, Алешка! И глядеть мне на тебя чудно, и разговаривать странно, и слушать тебя смешно. Ведь, ты уж большой!

Алешка улыбался, вытягивал голову из плеч.

— Похоронил ты Харитку мою только! А, ведь, чай, тоже большая выросла?

— Не похоронил я ее, тятенька! Она это, про нее в газете написано!

— Глупый ты, хоть и большой! Мало ли на свете бесприютных девчонок Харитами звать?

— Да, ведь, все сходится, тятенька! И с вокзала ее привели, а она на вокзал пошла, рыбак рассказывал! И в няньках, приписано там, маялась… Она это!

— Да что-ж ее чужие своей признали?

— Да, ведь, не отец с матерью! Тетка какая-то! Столько лет не видели!

Петр Павлович задумался.

— Чай, Харитка-то бы им открылась, что не она!

— Может она нарочно наврала, чтобы только в Москву отвезли!

— Ну, этого не придумать ей! Что ты!

— Харитке-то?

— Знамое дело! Мала, чай!

— Ну, ты Харитку не знаешь, — похвастался Алешка, — она может! Щука — девчонка!

Алешка смотрел на отца с гордостью — хорош был отец, да и ребята выросли, лицом в грязь не ударят.

— А я так думаю, Алеша, — помолчав, начал отец, — что пустое сочинение про тот город, который она искать поехала! Ты, говоришь, в Баронском его строят!

— В Баронске, сказывали!

— Не знаю! Немцы, ведь, там! Для немцев, может быть, строят?

— Для всех несчастных, для нищих, для бедных!

— Ну, нам туда пути нет! — засмеялся отец.

— А что это?

— Какие же мы с тобой несчастные теперь? — Теперь я гляжу на тебя — работник ты будешь хороший! Изба, говоришь, целая! Земля у нас нарезана! На лошаденку да коровенку у меня к осени скопится! Кабы Харитка была жива…

— Да жива она, тятенька!

— Ну, вот, если жива-то она! Ведь, у нас такая семейка, что никакой коммуне не сравняться! Я в коммунах живал, батрачил! На слове все хорошо, лучше бы не надо, а без семьи не клеится. Самая коммуна — семья крепкая.

— Семьей хорошо жить! — вздохнул Алешка.

— То-то и есть! А хозяйство с тобой, чай, не по-старому вести мы будем! По-новому все пойдет Насмотрелся я в коммунах да в совхозах, пока батрачил, — как правильный режим хозяйству учинить! У нас ни посеять во-время, ни убрать не знают. И даже корове теплого хлева сделать не хотят. Не понимают, что в пользу, от чего есть вред и хозяйству убыток!

Алешка слушал отца, скучая. В буйную радость встречи вливался, как в окно, ночной холодок, — горчайший холод воспоминания о пропавшей сестре.

— Хариту надо найти! Она это, тятенька!

— Сумасшедший ты, Алешка! Поезжай, найди там этого буржуя, спроси, посмотри на девчонку. Тут от Москвы уже недалеко, дам на билет тебе денег — нечего тебе прятаться под лавками жуликом. Только сейчас время горячее, побатрачь со мной тут, что можешь, а потом уедешь!

— Побатрачу! — вздохнул Алешка.

— Этак-то вот лучше! — улыбнулся отец, — успеем наговориться, сынок, еще! А пока давай кончать да спать!

Но спать не хотелось обоим. Еще перекликались они до рассвета, лежа на пышных мешках, набитых свежайшим сеном.

— Ты у Трошковых, значит, батрачил? — вспоминал отец, — у Григория?

— У него!

— А Харитка, стало быть, у Матевкиных?

— Она у них!

— У тетки-то не сладко пришлось?

— Да, уж лучше батрачить!

Отец замолкал, вздыхая. Алешка думал о Харитке. Мысль о том, что, может быть, Харитка осталась навсегда под развалинами, мучила его неотступно.

— Если я Харитку не найду, — сказал он протяжно, — мне и не жить лучше!

— Ну, это уж ты брось!

— Я поеду, отец, вот посмотри!

— Побатрачишь и уедешь?

— Уеду!

На рассвете Алешка задремал. С утра же Петр Павлович поднял сына на работу.

Алешка вскочил, как облитый ледяною водою, — отец засмеялся:

— Привык?

— А то нет!

— Ну, пойдем! Погляди-ка, как у нас тут работают — ахнешь!

На ходу отец показывал Алешке совхозское хозяйство: молочное хозяйство, земледельческие машины и орудия. У трактора, приправленного к работе на мельнице, Алешка стоял с полчаса.

Петр Павлович показал на него сурово:

— Живы мы, Алеша, с тобой не будем, если такой штуки не уговорим артелью поленовских купить!

Несколько раз Харита открывала глаза и вновь закрывала их, теряя сознание от холода, тьмы, боли. Ей казалось, что она видела один длинный сон, начавшийся в подземельи Увека и тянувшийся до сих пор; иногда ей казалось, что это — смерть.

Она чувствовала каменный холод земли, запах гнили и плесени вокруг себя и тишину, смешанную с тьмою, над собой. Она вспоминала, как часто, засыпая под зыбкой Петьки, ее сны сливались с тем, что происходило наяву; теперь ей казалось, что страшная боль в затылке причинена рухнувшим ей на голову кирпичом в конце этого длинного сна, тянувшегося от Увека до Москвы, от Алешки до парня, зажавшего ей рот и ударившего ее.

Харита вздохнула; так жаль было от прекрасного сна вернуться в мрачное подземелье мертвого города Увека, дышать запахом плесени, глядеть в темноту и ждать смерти. Она закрыла глаза, сжала веки, стараясь снова уронить себя в сон. Тогда она услышала шорох, похожий на шаги, и улыбнулась начинавшемуся продолжению сна.

— Как ты попала сюда, девчонка? — раздалось вдруг над нею, вместе со светом, бившимся и сквозь закрытые веки, — жива ты, или нет?

Харита чувствовала, как ее трогают за плечо, и открыла глаза. В открытую дверь заглядывали желтые лучи заходящего солнца. Над Харитою стояла старуха с острым птичьим лицом, длинным носом и нависшими бровями. Огромный горб на ее спине делал ее страшною. Харита взглянула и вздрогнула.