Кьяра Чони - 20 великих людей, изменивших мир

Однако научное сообщество не принимало меня всерьёз, ведь я была женщиной. На Рождество 1908 года к нам пришёл в гости физик и химик Эрнест Резерфорд – недавний нобелевский лауреат. Он поздравил Отто, но, обратившись ко мне, сказал только: «Вы не против помочь моей жене с покупками?»

Однако мы с Отто совершили несколько важных открытий вместе, и постепенно я завоевала себе имя.

Хочешь стать как Лиза? Всегда считайся с людьми и их чувствами!

Я была первой женщиной в Германии, ставшей университетским профессором, а затем директором Института физики. К несчастью, после 1933 года моё еврейское происхождение стало проблемой: пришлось оставить преподавание и покинуть научное учреждение, которое я возглавляла.

Затем мы с моим племянником Отто Фришем, тоже физиком, переехали из Берлина в Стокгольм, но я всегда поддерживала связь с Ганом. В середине декабря 1938 года он писал мне: «Дорогая Лиза, я подверг ядра урана бомбардировке нейтронами и получил… барий! Как такое возможно? Может, ты сумеешь это понять». И я стала всё время думать над его вопросом. Однажды на лесной прогулке я увидела, как снежинка, падая, сломалась пополам. И тут меня осенила идея! «Если бомбардировать уран, конечно, он распадается, но в процессе расщепления высвобождается энергия!» – закричала я. «И в результате этого процесса возникают элементы с меньшим атомным числом, например барий. Да, это имеет смысл!» – добавил мой племянник с восхищением.

В тот момент мне крайне важно было рассчитать, сколько энергии может быть высвобождено одним атомом урана, и я сделала это с помощью формулы Эйнштейна, то есть Е = mс 2. Потрясённая результатом, я написала Гану: «211 мегаэлектронвольт! Это невероятная цифра!»

Моё открытие было настолько революционным, что ошеломило даже лучших физиков мира. А последствия его сказались даже раньше, чем можно было предположить. Вот первое из них: со мной связался президент США Рузвельт. Он хотел, чтобы я вместе с другими учёными, используя явление, известное как распад урана, создала очень мощное оружие. «Я не стану в этом участвовать, – сказала я. Во время Первой мировой войны я работала медсестрой и своими глазами видела, сколько страданий доставляет людям война. – Атомная энергия должна быть использована в мирных целях, а не для убийства людей».

Последствие второе: Нобелевскую премию за это открытие получил Отто Ган, а не я. Но я никогда не выдвигала никаких претензий, а главное, мы всегда оставались друзьями. Я люблю физику за её красоту, а не как путь к наградам. Наконец, следствие третье – самое разрушительное: в 1945 году на Хиросиму и Нагасаки были сброшены атомные бомбы, и я почувствовала огромную вину и горе, хотя никогда не работала в проекте Рузвельта. Так что я не являюсь «матерью атомной бомбы», как меня называли. Доказательством тому служат слова, которые племянник вырезал на моём памятнике: «Лиза Мейтнер – учёный, не потерявший своей человечности». И я горжусь этим.

Нейробиолог

Турин, Италия, 1909 г. – Рим, Италия, 2012 г.

«Не знаю, как ты, а я хочу выйти наружу. Там что-то есть, и я хочу знать, что именно!» – сказала я своей сестре-близняшке Паоле, когда мы ещё не появились на свет. «О чём ты говоришь? – ответила она. – Мы с тобой не больше оливок, наши органы ещё не развились, и мы крепко связаны с матерью». – «Да, но мой мозг уже прекрасно работает, так что… Паола?» Паола спала. Я решила пока оставить эту мысль и ждать своего часа.

«Тело может делать всё, что хочет. Но я не тело – я разум».

Наконец весенним днём 1909 года я появилась на свет! Сразу после рождения я увидела маму, папу, сестру и брата – Джино и Анну. «А интересно, кто тут главный? – спросила я себя и тут же сама ответила: – Наверное, этот, с усами!» Ну конечно, отец всегда решает. Например, однажды мама купила нам симпатичные шляпки. Но отец сказал, что они ему не нравятся, и – фью! – они исчезли.

Папа был инженером и очень много работал. У него был звучный голос и серьёзный взгляд, от которого у меня бегали мурашки по телу. Я видела, когда он начинал сердиться – тогда его ноздри вздрагивали. А ещё у него были колючие щёки. Вот почему я предпочитала целовать маму или, если её рядом не было, посылать ей воздушные поцелуи.

В школе, когда мы писали сочинение на тему «Для чего нужны пальцы», я написала: «Чтобы посылать воздушный поцелуй маме». Но это было скорее исключением – как правило, я не любила чужих касаний. Я была худенькой и застенчивой, а глаза у меня были серо-зелёные, что придавало мне грустный вид. Дело в том, что я много размышляла, и у меня был секрет: тихий голосок внутри меня, который всегда давал мне советы, а в тяжёлые времена говорил: «Не сдавайся!», и я продолжала идти своим путём. Для еврейской девочки вроде меня в те годы этот голос был реальной подмогой. В тёплую погоду, когда няня водила нас гулять на проспект, другие дети приставали к нам с вопросом: «Какой вы веры?» К счастью, отец придумал прекрасный ответ: «Мы – свободные мыслители». И это было именно то, о чём я мечтала! Как жаль, что в начале XX века большинство женщин, в отличие от мужчин, не могли развивать свои мыслительные способности учёбой: им полагалось выходить замуж, затем ухаживать за детьми и домом. Меня это не устраивало – я хотела задействовать свой мозг, чтобы делать что-то полезное для людей!

Однажды Джованна – няня, которая ухаживала за нами с младенчества, скончалась от тяжёлой болезни. И я задумалась: что со мной будет? Вся наша семья очень горевала, но для меня это означало определённый перелом в мыслях. Я страдала от невозможности помочь и недоумевала, почему учёные ещё не нашли лекарства от многих болезней. Наконец, я поняла своё предназначение: изучать медицину и стать исследователем. Однако существовало препятствие – мой отец. Странное дело, но впервые в жизни я его не боялась. Я была так уверена в себе, что никто не мог меня остановить. Конечно, он выслушал меня и согласился.