Коллектив авторов Искусство - Бергман

В результате становится очевидным, почему самый аскетичный в визуальном отношении фильм – «Лицо Карин» – оказывается самой динамичной и самой загадочной работой о Пути. Это документальная картина, смонтированная из альбомных фотоснимков, на которых представлен путь некой родственницы автора – от младенчества до старости. Прием, которым пользуются все и всегда. И вдруг почему-то – то ли вследствие скрупулезно рассчитанной скорости наездов и отъездов (не хочется считать, что это какое-то чудо, хочется найти техническое объяснение) – череда полуофициальных снимков с минимальным комментарием оказывается повествованием предельно насыщенным и драматичным. «Фотография эпична…» Мы становимся свидетелями того, как безыскусно смонтированная жизнь, следуя распорядку судьбы, закономерно и просто уводит от идеальных надежд, как они (надежды) спустя десятилетия возвращаются и застывают в уголках глаз и стрелках бровей с уже безысходной решимостью. Монтаж работает как часовой механизм. Неоспоримое преимущество пути мыслимого в сравнении с путем реальным – вот та идея, которая заключена в фильме. И она вызывает молчаливые потоки слез в зале. Ибо слишком откровенно представлена драма стабильности при полном оправдании последней. Это фильм – с набоковской ухмылкой-букой самому себе (конечно, так можно было бы говорить, если бы Бергман обладал самоиронией). Это выпад – и в сторону театра, и в сторону психологического бунтарства. А бесконечная гармония идеи фильма и ее художественной реализации говорит о том, сколь искренен автор в этот момент; сколь ясно он видит бессмысленность дисциплинированного пути вдоль судьбы, с борениями, страстями, по сравнению с чистой и плавной линией недоступного, непроговоренного, неартикулированного. «Мисюсь, где ты?» – сказал другой автор по этому же поводу.

1996

Когда священник Томас Эрикссон из фильма «Причастие» бросает взгляд на деревянное распятие и шепчет себе под нос: «Какой абсурдный образ!» – мороз пробегает по коже. Более богохульного высказывания в кино я не встречал, во всяком случае, у его грандов, к числу которых, безусловно, принадлежит Бергман. Впрочем, и в первом фильме «трилогии веры» – «Как в зеркале» – есть выражение еще похлеще: экзальтированная Карин говорит, что Бог – это паук. Если бы поиски Веры у Бергмана ограничивались хулой на Бога, говорить о его фильмах не стоило бы вообще – западная интеллигенция отдала бы дань провокационному духу филиппик его героев и тут же забыла бы о них, переключив свое внимание на очередного кинематографического бунтаря, засверкавшего новогодней шутихой на художественном горизонте.

Если верить самому Бергману, его отношения с Богом выстраивались хоть и не просто, но «явно». Вот что написано в книге «Латерна магика»: «Ты обязан, невзирая ни на что, совершить свое богослужение. Это важно для паствы и еще важнее для тебя самого. Насколько это важно для Бога, выяснится потом. Но если нет другого бога, кроме твоей надежды, то это важно и для Бога». Формула, высказанная здесь, чрезвычайно соблазнительна: нет ничего проще, чем распространить ее на известные нам фильмы, прежде всего на «трилогию веры». Тогда становится понятен пафос «Молчания»: хотя Бог и «молчит», но это не снимает с героев обязанности вести себя друг с другом «по-человечески». Становится понятным желание пастора Эрикссона в «Причастии» провести вечернюю службу лишь перед одним человеком, учительницей Мэртой, безответно в пастора влюбленной. Сам же пастор, похоже, не любит никого – ни Бога, ни человека… Все, казалось бы, ясно. Однако крупный художник отличается от ремесленника, в частности и тем, что творит такой мир, который не смещается во всякого рода трюизмы, пусть и благородные, утверждающие, что «нет другого бога, кроме твоей надежды».

На мой взгляд, «другой бог» в фильмах Бергмана есть. При первом просмотре «Причастия» меня почему-то немного насторожило имя героини – Мэрта. То, что фильм математически выстроен, не подлежало сомнению – об этом говорил каждый кадр, продуманный до мелочей. С именем священника не было проблем – его звали Томасом, или Фомой. Фомой, скорее, не Аквинским, а неверующим. Пастор Эрикссон в фильме не верит и не любит никого, кроме тени когда-то умершей жены. Но почему Мэрта?..

«Насмотревшись» Бергмана побольше, я сумел угадать некий контекст его картин, объясняющий не только имя героини «Причастия», но и Бога Бергмана в целом. Дело в том, что в ряде своих фильмов великий режиссер переворачивает известный евангельский сюжет о Марии и Марфе, пересматривает его канонический смысл. Для начала я приведу этот фрагмент Евангелия от Луки: «В продолжение пути их пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой. У нее была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее». Эта история в христианском мире является показателем того, что является Служением, а что – суетой. Однако Бергман, похоже, не согласен с этим. Его Марфа (Мэрта) из «Причастия», в отличие от пастора Томаса, выступающего от лица Бога, а точнее, симулирующего в себе Единого, действительно любит и суетится любя. Томаса (Фому) безумно раздражают ее постоянные заботы о его здоровье, за ними он видит лишь желание выйти замуж, не более того. И когда терпение пастора переполняется, он разражается гневными обличениями Мэрты, признаваясь в том, насколько она ему противна своей суетой, за которой он, Томас, подозревает известный женский расчет. Еще немного, и Эрикссон, кажется, процитирует Христа: «Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно…» Однако на вечернюю службу к пастору приходит лишь одна Мэрта. Церковь пуста, да и Томас находится не в лучшей форме – у него тяжелая простуда, только что застрелился один прихожанин, был откровенный разговор с Мэртой…