Карина Демина - О бедной сиротке замолвите слово

Я могу.

Я просто дотянусь и… перекрою его.

Не хочу.

И…

Или она, или мы… и ладно бы я, мне не привыкать, что жизнь еще та поганка, но их-то за что… и других, которые…

– Бабушка обещала, что ты исчезнешь, – Мелисса не выносила тишины, должно быть, ей было страшно оставаться наедине с собой. – Она поклялась, что ты…

А я не исчезла.

Бессовестная.

– Я просто хотела, чтобы меня любили… Папа… Ты не представляешь, он иногда появлялся, дарил подарки… и ссорился с мамой. Она плакала. Она говорила, что он любит нас, но его украли… А потом папа вернулся насовсем. Сначала я так радовалась… думала, теперь все станет иначе… мы будем жить вместе, и каждый день как праздник… я старалась… я была самой воспитанной девочкой в этом проклятом королевстве!

Желудок отключать смысла нет… легкие… нет, ей достаточно сжать руку, и куколка рассыплется на куски. Что тогда произойдет с рыжим, я не знаю, но факт, что ничего хорошего.

Паралич.

И…

– А он меня не замечал.

Трагедия, да…

Моя мать тоже меня не замечала, но ничего, жива ведь… И вообще, ей не приходилось сталкиваться с настоящими проблемами, вот и ноет… Переночевала бы пару ночей на вокзале. Перекантовалась бы пару дней без еды, разрываясь между голодом и брезгливостью, которая мешала полезть в мусорку…

Выслушала бы, что говорит соседушка…

Спокойно.

Не отвлекаться. Надо вычленить из этого потока нужное… это ведь просто, дать сигнал, который выключит тело, нарисовать крохотную искорку.

– Иногда он называл меня твоим именем… кажется, он не помнил, что у него есть другие дочери… и мама плакала… даже когда родилась сестра… а бабушка…

Искорка-искорка… давай же… попытка одна, если сорвется, Мелисса кого-нибудь убьет.

Маленькая страшная девочка.

– Она научила меня прятаться… моя первая гувернантка выпрыгнула из окна… она была злой. Заставляла учиться и била по рукам линейкой. А когда считала, что я поступаю плохо, могла запереть в кладовке без еды. Я жаловалась, но они были слишком заняты собой, чтобы услышать.

– Взрослые никогда не слышат детей.

Искорка… как невероятно сложно создать ее, похожую на те, что летят… Я вложила все свое желание – нет, не смерти, не мне судить, кому жить в этом мире, но…

Пусть она просто остановится.

– Я помню тот день. Было интересно… она отчитывала меня… грозилась розгой… называла глупой неопрятной девицей. А я хотела, чтобы она замолчала. И она замолчала. Стояла большой куклой. Я сначала не поняла, что произошло, а потом… потом я приказала ей разрисовать себе лицо красками… Я так веселилась…

Отпустить.

Пока она говорит, просто позволить искре уйти… и ждать… быть может, ничего не получится и действительно проще ее убить.

Дар поможет.

И смерть эта будет безболезненна… куда более безболезненна, чем та, которую она уготовила девочкам…

Тварь ждала.

Смотрела.

Видела.

Молчала. Значит, королевская кровь – еще не панацея.

– Она бы мне не простила… никто не заступался, а она бы мне не простила. И я сказала, что внизу ее ждут… принц… старая злая дева мечтала о принце… Смешно…

Обхохочешься просто.

Блин, надеюсь, Айзек, став королем, найдет способ что-то сделать с такими вот… талантами. Может, оно и несправедливо по отношению к прочим, нормальным, но вот… жутко. Живешь, живешь, а потом раз, и кто-то расковырял тебе мозги.

– Потом были другие… Горничная мамина, которая всегда говорила, что мама занята. Ей было так легко внушить, что мамин жемчуг принадлежит ей… Еще наша повариха… правда, бабушка заметила неладное. И мне пришлось переселиться. Нельзя воздействовать на людей, так она сказала, заметят, заставят служить Конторе, накинут петлю на шею… Я ведь не хочу ходить с петлей? Кровная клятва – это… нехорошо.

Действительно нехорошо.

Куда уж лучше уродовать людей безнаказанно.

Удобнее.

Искра дрожала, готовая рассеяться, а я слушала и…

– У нее были книги и дневники другой моей бабушки, и записки… Я научилась действовать так, что никто не замечал. Это легко – толика очарования, и тебя все любят, только эта любовь ненастоящая, понимаешь?

– А то… у нас еще говорят, что нечего на зеркало пенять, коли рожа кривая.

– Ты… груба.

Еще как.

Я разжала руку, позволив искре соскользнуть… она потерялась в потоке таких же. И ничего не произошло. Мелисса встала, смахнула слезу – крокодилы тоже плачут, оказывается, – и велела:

– Подойди ко мне.

Айзек и сделал шаг.

Второй.

Он явно не хотел, я видела, что он мучительно борется с чужой волей, а еще видела, что ему позволяют это… конечно, так ведь интересней, позволить жертве думать, что у нее есть шанс.

Рай молча скрежетал зубами.

Малкольму хотя бы дышать позволили. Айзек же…

Дура.

Нечего было слюни пускать.

– Возьми, – она протянула клинок.

И Айзек взял его.

– Убей себя, – спокойно приказала Мелисса. И, подумав мгновенье, добавила: – Горло… перережь себе горло… вот так…

Она провела пальцем по его горлу.

Отступила. Покачнулась. Попыталась устоять…

– Ты… – она сумела произнести это слово, выдохнула, вложив всю свою ненависть. А я не стала отрицать.

– Я…

Айзек поднял руку.

– Стой…

Рай попытался сделать шаг, но грохнулся и выгнулся, тело его корежило судорогой. Малкольм молча осел на пол…

А клинок коснулся шеи.

Айзек улыбался.

Счастливо так.

Безумно.

И тварь с немалым наслаждением наблюдала за нами.

Нет уж.

Не позволю! Я не знаю как, но не позволю…

Кажется, я сделала шаг. Воздух был тугим, стеклянным. И что-то хрустело под ногами. А с потолка посыпался мелкий мусор.

На шее выступила капля крови.

Кто так нож держит?

Неправильно… хорошо, что неправильно… Я повисла на его руке, но что мой вес для Айзека… и не заметил.

– Сопротивляйся… – я смотрела в безумные голубые глаза и молилась, чтобы у него хватило сил. Если не своих, пусть займет… – Пожалуйста, сопротивляйся…

Капли катились по белой шее, такие яркие и нарядные…

– Хочешь жить – сопротивляйся… – я слышала запах крови. Такой резкий, такой сладкий…

Этот запах остается надолго. Да, операционные моют и дезинфицируют, отправляют на утилизацию кипы одноразовых пеленок. Выскабливают все до блеска, но запах… он въедается в стены, в пол и потолок. Пропитывает инструменты и столы. Его не перебить химикалиями, и, что самое странное, по запаху кровь животных от крови человеческой совершенно не отличается.

– Давай же…

Я висела на его руке, как бульдожка на хвосте кицунэ, слишком огромной, чтобы надеяться ее остановить, да и как, если хвостов девять, но и просто бросить…

Рука дрожала.

И кожа раскрывалась.