Мишель Альба - Инквизитор

Настоятельница бросила теребить четки. Ее глаза вцепились в мое лицо. Очень неприятное ощущение. Меня "раздевали", пытаясь угадать подноготную столь странного заявления. Чтобы придумать предлог для отказа, если предложение покажется ей не выгодным. И законы устава святого Бенедикта пригодятся как нельзя кстати.

– Слушаю тебя, дитя мое.

– Не хочу задерживать вас, поэтому перейду сразу к тому, ради чего я сюда пришла. Я готова помочь вам с обустройством монастыря под убежище.

Мать Катерина, вероятно, ожидала чего угодно, только не этого. Она на мгновение окаменела, потом часто-часто заморгала выглянувшими на свет ресничками, выдавив сдавленной гортанью:

– Уб-бежище?

Ее настороженность достигла пика. Глаза и вовсе

скрылись где-то внутри черепа, забрав с собой и замельтешившие в голове мысли. Губы сбежались в малюсенькую бескровную точку, собрав вокруг веер морщинок.

– Для кого ты просишь убежище, дочь моя?

Я все-таки не удержалась и на мгновение проскользнула во впившиеся меня глаза. Боже, какой салат! Она испугана, растеряна, озлоблена. Причем, озлоблена не на шутку. На кого? На меня? Но почему? Я впервые ее вижу. Как и она меня.

Заинтригованная, поискала ответ в ее мыслях. Их было много. Но, с различными добавками, крутились вокруг одного – ненависти.

– … как она похожа на нее!..

Кто на кого?

– … Боже! Ты испытываешь меня!..

А о каком испытании речь?

– … да, это она! Защити нас, Господь!.. она пришла отомстить…

Странно, от кого защитить? От меня? И отомстить за что?

Не задерживаясь более в ее смятении, я поспешила успокоить старушку:

– Для детей и беременных женщин. В городе черная смерть, мать Катерина.

Настоятельница вдруг обмякла в кресле, расслабив и лицевые мышцы:

– Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас грешников ныне и в час смерти нашей…

Склонив голову, она торопливо закрестилась.

Я выждала, пока настоятельница освоится с поступившей новостью:

– Необходимо подготовить помещение, постель, еду. Все, что нужно для…

– Но почему никому об этом не известно, кроме вас, сеньора графиня?

Старушка вновь выпрямилась, положив руку на молитвенник в центре стола, словно искала в нем поддержку.

– Мать Катерина, Вы предполагаете, что мой муж, граф Франческо делла Ласторе, единственный в Милане, кто скончался от чумы?

Судя по тому, что настоятельница перешла с "ты" на "вы", вычеркнув меня и из списка своих "дочерей", я поняла, что допустила какую-то ошибку, повлиявшую на качество наших "родственных" отношений с ней.

Она сжала молитвенник. И с ним же вылетела из комнаты, оставив меня в недоумении:

– Я сейчас вернусь. Если вас не затруднит, подождите.

Меня не затруднило, но безмерно удивила ее нервозность.

Она, действительно, отсутствовала всего лишь минут пять, и, безуспешно пытаясь скрыть волнение, поспешно свернула аудиенцию со словами:

– Господь позаботится обо всех нас… и покарает отвернувшихся.

Она с треском, уже без присущей ей недосказанности и без чьей-либо помощи, захлопнула за мной дверь.

Зажатый в ее руках молитвенник исполнил, судя по всему, роль защиты… от меня.

За спиной звенела праздничная литургия: " Ave verum Corpus, natum de Maria Virgine…" [15], но покидала я монастырь далеко не в праздничном состоянии духа.

Это скорее походило на бегство.

И все бы ничего, если бы на пороге, выдворенная впопыхах, я чуть было не опрокинула мисочку с молоком, незамеченную прежде. Сердобольные монахини заботились не только о своей душе.

Но по пути к карете я насчитала таких мисочек с десяток, если не больше, расставленных через каждые три шага по краю дорожки. У них что здесь, кошачий приют? Я разочарованно хмыкнула: "Ну, да, конечно, четвероногих блудниц содержать гораздо проще, чем сующих везде свой любопытный нос маленьких сорванцов или требующих особого внимания женщин на сносях".

Баччелло суетливо открыл мне дверцу кареты. А он-то что мечется?

Выезжая со двора монастыря, я не могла отделаться от не отстающего от меня запаха приемной настоятельницы. И была-то там всего ничего, а, вот надо же, как въелся. Кажется, ладан и… розмарин.

У ворот белела все та же мисочка с молоком. Но ни одной кошки поблизости не крутилось. А, зачем тогда…?

Господи, … ну, конечно! Как же я не поняла!

Мой древний учитель-медик, рассказавший в старинном манускрипте о чудодейственной настойке, упоминал и другие, смешные для чумы, и не только для чумы, способы защиты. И среди них молоко и различные ароматические составы, куда добавляли розмарин и ладан, якобы впитывающие отравленный заразой воздух.

Значит, настоятельница либо просто в целях предосторожности, на всякий случай, обороняется от какой-либо напасти, либо знает о заразе и пытается предупредить ее появление "проверенными" в народе способами. И кошки тут вовсе ни при чем.

Тогда, если так, почему она отказала мне? Чего она так испугалась? Моей мести? За что?

Мое появление во дворце сиятельного герцога Джанна Галеаццо не осталось не замеченным приближенными к персоне юного правителя Милана.

Придворные дамы, цветастой пестротой шелковых и бархатных тканей затмившие луга Ломбардии, без малейшего чувства неловкости разглядывали меня, обсуждая чуть ли не в голос "вопиюще черный цвет" траурного платья без единого украшения. Они и близко не догадывались о смысле мрачной символики одеяния, выдержанной и этим (не коричневым, как принято для вдов) цветом. И глухой драпировкой груди и шеи. И длинной непроницаемо-густой вуалью, покрывающей и плечи. И двумя, вместо одной, лентами из крепа.

Я скорбела не только о Франческо.

Они, скрипя жесткой тяжелой, с золотом, парчой, оборачивались вслед.

Мне было назначено прибыть ко времени утреннего переодевания герцога, не забыв прозрачно намекнуть, что желательно изложить суть дела как можно кратко. Краткость какой продолжительности – не уточнили. Я предположила, что заключительная фаза моего выступления должна была совпасть со звуком звенящих о дно тазика струй, омывающих лик Его Светлости. Короче уже просто было некуда – проснулся…, умылся…, …

И, кажется, я прибыла раньше назначенного часа, о чем сообщала кучка дворян, столпившихся у дверей спальни сиятельного сеньора Галеаццо.

Я остановилась поодаль, ожидая аудиенции.

Мне предстоял нелегкий разговор – двумя-тремя словами (четыре уже не войдут в отведенный регламент) смести остатки сна и призвать герцога к действию.

Пока я перебирала весь свой словарный запас, ища те самые решающие два-три слова, некто за моей спиной тихо окликнул меня.

Я не посчитала нужным вступать в беседу с кем бы то ни было, сделав вид, что не слышу, увлеченная обдумыванием предстоящей встречи, но призыв обратить внимание на взывающего ко мне повторился. И уже чуть громче. Какая бестактность!