Мишель Альба - Инквизитор

Баччелло испуганно таращился на меня, довольно туго соображая, что я, собственно, от него хочу.

– Повторю помедленнее. И покороче. Ты хочешь поиграть с "черной смертью?"

Шут затих, услышав, наконец, приговор. И, вероятно, решив, что я намерена ускорить его встречу с графом, поднатужился, покраснев до бурых оттенков, и выплюнул мне в лицо:

– Зря я… не подсыпал… яд… в тот бокал. Спас бы Франческо… от тебя.

Я почти утопила его в перине:

– Да уж, опростоволосился.

Баччелло, вырываясь, задрыгал ножками:

– Ты же… получила все… Зачем… его-то… извела? Ведьма…, сучья дочь…, чтоб ты сдохла…

Пожелание разозлило.

– Может быть. Не думала об этом. Позже подумаем вместе. Я о другом. Еще покороче. Хочешь выздороветь? Быстро отвечай. Если нет, отпущу на все четыре стороны. Вернее, только в одну. Туда.

Я кивнула в сторону лазурного потолка с плавающими в золотистых облаках розовощекими ангелочками.

Он послушно осмотрел "поднебесную" высь, умело воссозданную каким-то художником в моей спальне, и судорожно замотал головой в знак протеста против указанного направления. То ли ангелочков оказалось многовато, то ли высь показалась вполне досягаемой.

Шут недоверчиво прохрипел:

– Выздороветь? Зачем ты смеешься надо мной? Если это… черная смерть…, эту заразу еще никто не обманул. Никто. И откуда ты взяла, что это… она? Или… ты и правда… ведьма.

– Называй как хочешь. Сейчас не об этом. Ты тихонько полежи, хорошо? А я тебя полечу. Ты будешь первым, с кем она не справится, – я успокаивающе ему улыбнулась, – не бойся. Я помогу тебе. И… Франческо тоже.

Почему-то на этот раз упоминание имени хозяина не вызвало отторжения. Напротив, Баччелло расслабился, даже улыбнувшись в ответ.

– Ну, вот. Наконец-то. И, еще. Доверься мне. И ничего не бойся.

Я погладила его по мокрой от слез щеке. И, не сдержавшись, все-таки съязвила:

– Может, от моего лекарства еще и подрастешь немножко. Если будешь благоразумным.

Подмигнув ему, я полезла под кровать за обещанным бальзамом.

А, вернувшись, кроме скомканного покрывала и замусоленной слезами подушки ничего не обнаружила. Вернее, никого.

Оглянулась вовремя. Занесенный надо мной стул пришелся бы мне как раз по голове, поскольку я удобно для этого стояла на коленях перед опустевшим ложем.

Чудом увернувшись от довольно тяжелого орудия (и как он только поднял его в таком состоянии), я опрокинулась на спину, чуть не выронив сосуд с драгоценной настойкой.

Вот как раз это и возмутило меня больше всего. Столько стараний, жертв, и все бы сейчас пошло к черту. Только потому, что этот карлик не верит мне. А как его заставить поверить?

Подавив раздражение, я протянула ему, шмыгнувшему от меня за кресло, бутылочку с лекарством:

– Вот. Посмотри. Пошире открой свои глазки. Это твое спасение. Оно здесь, в этой склянке. Я вынимаю пробку… видишь?… и на твоих глазах вылью все на этот пол. И ты умрешь. Потому что это одна-единственная бутылочка. Больше нет. Ты смотришь?

Я медленно ее наклонила, точно зная, что Баччелло прилепился к ней взглядом.

Я не оставила ему выбора. Или-или. Его выдали побелевшие костяшки пальчиков, судорожно ползающих по бархату спинки кресла, и жалобно-тягучий скулеж с нотками сомнения:

– Ты врешь! Ты хочешь убить меня. И отомстить мне. За тот бокал. Но ведь мне и так не долго осталось…

– Идиот. Я знала, что вода не отравлена. Как и ты. Ведь ты прежде ее попробовал. Как обычно. Нет? Ты просто разыграл меня. Но об этом знали только я и ты. Ты оберегал Франческо. Ну, а сейчас он позаботится о тебе. Он помог мне приготовить это лекарство.

– Он? Что ты такое говоришь? Ты лишилась разума! Нет. Ты… ведьма. Ведьма!

– Как хочешь. Ты выбрал.

Я обреченно вздохнула, так, чтобы интонация обреченности отчетливо прослушалась, и еще больше наклонила бутылочку.

– Почему тогда он умер? Почему? Почему?

– Решайся! Здесь твоя жизнь.

Лекарство через секунду должно было бы вытечь. Его пальчики, добежав до подлокотников, замерли.

Он взвизгнул:

– Нет! Нет! Ты все врешь, гадина!

Взвыв, Баччелло, словно раненая рысь, пополз ко мне, намертво вцепившись в мою руку.

– Нет!

Я мягко накрыла его руку своей:

– Ну, вот и умница. А еще дураком прикидываешься.

Я, конечно, врала. Таких бутылочек у меня было пятнадцать. Настойки хватит не на один десяток человек. Но и эту я не собиралась отдать за просто так.

Для пущей сохранности жидкости пробку я обернула еще и плотной тканью, что исключало потерю хоть капли выстраданного лекарства.

Уже на следующий день Баччелло почувствовал себя намного лучше – он успешно расстался с кашлем, вслед за ним исчезла кровавая мокрота, дыхание заметно выровнялось. И даже появился аппетит. И еще какой!

Где все то, что приносилось в десятках горшочков четырежды в день, помещалось, даже мне не удалось постичь. Маленькое тельце с большими возможностями.

Я не выпускала его из моей спальни. Во-первых, чтобы быть рядом, если ему станет хуже, во-вторых, мне просто было ужасно любопытно наблюдать, как он выкарабкивается из всеядного дерьма.

Древний рецепт превзошел все ожидания – ложечки лекарства в день хватило, чтобы к концу недели Баччелло окончательно и бесповоротно поправился.

Я стала свидетельницей чуда. На этот раз черная смерть ушла ни с чем. На прощание мерзко оскалившись скукожевшейся гнило-серой массой, пышущей ненавистью. Ко мне.

И пообещав еще встретиться со мной.

Я только усмехнулась – конечно, встретимся. Куда ж я денусь? У всех один путь.

Баччелло же, все быстрее убегая от обещанного смертью разложения, в том же темпе переваривал в голове, как выяснилось позже, и причину его чудесного исцеления. Не в пользу для меня.

– Корделия, ты долго еще будешь держать меня здесь? – уплетая за обе щеки рыбу в белом соусе, он потянулся к кувшину с вином, – в замке уже, наверняка, черт знает что говорят про твою спальню. В которой я. Несмотря на мой baccello, я все-таки мужчина.

Он гордо выпрямился, поправив шапочку на голове. С кончика его выдающегося носа приготовилась к прыжку капелька соуса.

Я рассмеялась:

– Ты ешь давай. Не отвлекайся. Мужчина. Твое желание выйти вот-вот исполнится. Разберись до конца с рыбкой и… в путь. Поедешь со мной. В монастырь.

Карлик чуть было не подавился, вовремя опорожнив бокал с вином, где утонула и сорвавшаяся в пропасть капелька.

Я сидела к нему спиной, но зеркало, изобразившее не только мои мучения с шарфом, отказывающегося скрутиться тюрбаном, передало и выражение лица Баччелло, сморщившегося вялой грушей.

– Куда?

– Ты что, оглох после болезни? Вот это уж я никак не могла предусмотреть. Знала бы, не спешила бы так.