Мишель Альба - Инквизитор

Ах, ты ж уродец!

Шум за столом мгновенно стих. Привлеченные тонко разыгранным поединком, участвующие в пиршестве оторвались взорами от зажаренных поросят, от уже безобидно скалящихся с блюд кабанчиков и от прочей снеди, и, кто со злорадством, кто из чистого любопытства наблюдали за сценой.

Франческо напрягся. Я почувствовала это по тому, как он, якобы безразлично постукивал кончиками пальцев по подлокотнику кресла.

Вот эта, сбивающаяся с ритма, дробь, отчетливо слышимая в воцарившейся тишине, как ни странно, и придала мне уверенности.

Я, не сводя с шута глаз, подняла свой бокал, но, не пригубив, намеренно выронила его:

– Хм, какая я неловкая! Утка очень жирная, без вина не обойтись. Позвольте?

Пальцы Франческо сжались в кулак.

Баччелло с готовностью протянул мне, может быть, отравленное кем-то вино. А, мне, соответственно, ничего не оставалось, как выпить его, демонстрируя доказательства моей непорочности – я не желаю зла.

Более того, готова пожертвовать своей жизнью ради Его Сиятельства.

Но поднести бокал к губам не успела.

Граф по своему разобрался с проблемой – выбитый резким ударом из моих рук, сосуд отлетел, со звонким дребезжанием укатившись под стол.

Но Франческо и все остальные не учли одну, очень существенную деталь.

Я знала, что мне ничего не грозит.

Вместо благородного напитка в его бокале плескалась обыкновенная вода – чистая, родниковая, без капли яда.

В памяти тут же всплыла история с "утерянными" алмазами, когда Господь впервые побаловал меня подарком.

Мне тогда только-только исполнилось четыре года.

В тот знаменательный для меня день отец в бешенстве метался по кабинету. В сейфе, тщательно сокрытом от посторонних глаз под одной из картин, он не досчитался двух довольно крупных алмазов, и в не обработанном виде обещающих немалую прибыль.

О сейфе знал только он и… Агнеса.

Нянька обливалась слезами, клянясь, что и пальцем не прикасалась к сокровищнице, на что отец упрямо вопил, что продаст Агнесу сарацинам, хоть таким образом частично возместив убыток.

А мой папочка слов на ветер не бросает.

Я вцепилась в Агнесу, впервые став свидетельницей жуткой, не знающей снисхождения, ярости отца, и разрывающего сердце отчаяния няньки, выкрикнувшей сгоряча:

– Лучше умру! И Господь поймет и простит меня!

То ли от страха потерять Агнесу, то ли от вгоняющего в панику гнева беснующегося отца, я кинулась к нему, обхватив его колени, чтобы хоть таким способом защитить няньку и вдруг… УВИДЕЛА "пропажу" – два ничем не примечательных для меня камушка. Абсолютно ничем не отличающихся (опять же, с моей детской точки зрения) от тех, которыми был усыпан наш двор. Они скромно затаились за вазой на камине.

Увидела в своей голове в ту же секунду как ручонками сжала отпихивающие меня ноги отца. Но тогда, в силу малолетства, не оценила проснувшееся прозрение как нечто особенное. Более того, удивилась. Они, что ли, притворяются – и отец, и нянька? Может, это такая игра? Покричать понарошку, а потом помириться. Ведь оба, наверняка, знают, как и я, где "потерянные" камушки.

Пока перепалка-игра все более накалялась, я забралась на кресло и, приподнявшись на цыпочки, дотянулась до пресловутых "яблок раздора":

– Это плохая игра. И у меня уже болят уши.

Сбросив на пол, слава Богу, не расколовшиеся алмазы, я гордо удалилась, всем видом демонстрируя презрение к развлечениям взрослых. То ли дело у нас, маленьких. Ссоримся, так не понарошку. И сарацинов на помощь не зовем. Обходимся собственными силами.

Прикоснувшись к бокалу, я словно окунулась в свежее лесное утро, где журчит тот самый источник, питающий графский замок.

Никто не покушался на жизнь Франческо.

И она закончится так, как распорядится ею Господь Бог.

А Он не посоветуется с отравителем.

Будучи в неведении о подслушанном разговоре, две щебечущие камеристки выпорхнули, наконец, из зеркального зала, без сомнения, не отказавшись позлословить о событиях последних дней и в анфиладе следующих комнат. А, поскольку их количество не поддавалось исчислению, интригующая беседа юных сплетниц, наверняка, обогатится еще не одним десятком захватывающих предположений по поводу скорой женитьбы графа и его, не менее скорой, загадочной кончины.

Придворные дамы, действительно, уже неделю пребывали не у дел, поскольку я нуждалась в уединении и не допустила их ни к моей спальне, ни к моему телу, которые они, по долгу службы, ежедневно должны были содержать в идеальном порядке.

И их отсутствие, надо сказать, никоим образом не повлияло на нарушение этого порядка ни в первом, ни во втором предмете – я умела заправить постель, а уж одеться без чьей-то помощи мне было не привыкать.

Агнеса не утруждала себя глупостями.

Мне же было дорого время.

По городу уже бродили слухи о страшной, невесть откуда взявшейся напасти, пока еще наугад вползающей в дома и, прицелившись, жалящей первого попавшегося ей на пути.

Каждый день был на счету.

Запершись, я работала над лекарством. Растирала в пыль высушенные ранее травы. Взвешивала, перепроверяя каждый грамм, растолченные корни перечисленных в древнем рецепте растений. Каждое утро, по прошествии двенадцати часов, в полученную смесь добавляла следующую порцию мха, за ночь вновь разросшегося над прежде мясистыми листьями лесных цветов. И, наоборот, в полночь, раз за разом уменьшая количество капель крови Франческо, вливала ее в уже живую массу.

Снадобье, заботливо укрытое от солнечного света под моей кроватью, настаивалось, густея и приобретая золотисто-желтый оттенок. Чем не мед. Если не знать, из чего его собрали. Сегодня к вечеру оно должно окончательно "засахариться", и…

Хм, до вечера еще желательно бы не умереть от голода. Баччелло! Куда он пропал?

Я осталась вчера без ужина и сегодня без завтрака. Как правило, он минута в минуту доставлял мне заказанные блюда, предварительно оповестив о себе торжественно-ироническим:

– Бартоло у ваших ног…, м-м-м…, дверей, Ваше Сиятельство.

Или задумчиво-отрешенным:

– И долго мне здесь изнемогать от нетерпения увидеть вас, милая Корделия?

Карлик тяжело принял смерть Франческо, не смирившись с ней. Он продолжал, переламывая себя, исполнять когда-то взятую роль пересмешника, стараясь удержать иллюзию присутствия хозяина и игнорируя тот факт, что объекту его насмешек сейчас не до него. И вообще ни до кого.

Потерявшийся шут представлял грустное зрелище, и я понимала, что, если не поддержу его жалкие попытки сохранить хотя бы видимость благополучной повседневности, он не выдержит и сломается. Собственно, поэтому ему и была придумана новая должность – кормить меня в положенные часы.