Дмитрий Красько - Отпущение грехов

Если хотите, назовите это Армагеддоном – вы не очень ошибетесь. Во всяком случае, я, лежавший на полу и имевший сомнительное удовольствие наблюдать за развитием событий снизу, воспринял все именно так. А как иначе прикажете воспринимать, если в один миг все вокруг из нежно-розового превратилось в темно-бордовый, цвет крови на сердце, цвет ужаса?

Зато парень воспринимал происходящее в совершенно ином цвете. Он был носителем божьей воли, вверг эту комнату в хаос возмездия, и я уверен, что в этот момент он почти физически ощущал божественную длань, поощрительно-снисходительно поглаживающую его по загривку.

Но магазин опустел быстро. «Узи» выплевывает пули, не успевая их распробовать, за что его не любят многие, предпочитая укороченный АК, хоть тот и более тяжел. Сперва посланец смерти застыл с недоуменным выражением лица, затем кивнул, сообразив, чем вызвана задержка процесса, и полез в карман куртки. Меня он не замечал – или же думал, что скосил сразу, как только распахнул дверь.

Это было не так. Я был жив и даже без единой царапины. И доказал это, хотя для начала пришлось совладать с ужасом – чувством, которое посетило меня, пожалуй, впервые, и которое не хотел бы пережить снова. То, что я испытал у городского Управления ГАИ, показалось цветочками по сравнению с нынешними ощущениями. Здесь и сейчас меня ничто не связывало по рукам и ногам – вставай и беги. И моим первым побуждением было именно это – бежать от стрелка как можно быстрее, забиться под кресло, под кровать, под плинтус, наконец! В любую мало-мальски заметную щель. И второе, и третье, четвертое побужденья от первого не отличались. Я с огромным трудом пытался сдержать себя, и в итоге мне это удалось. Паника не прошла, она выпала осадком, позволив мозгу принимать более-менее осознанные решения. А телу, соответственно, совершать осознанные действия. И тело начало.

Первым в дело пошел сервировочный столик, который стоял перед автоматчиком – о маскировке, пусть даже такой кондовой, он все же позаботился, значит, господь не до конца разума лишил. Но декорация сыграла сейчас в мою пользу, ударив сектанта по ногам. Тот от неожиданности прытко сиганул назад, впечатавшись спиной в стену, и взглядом, полным яростной ненависти, уставился на меня. Автоматный магазин, который он не успел вставить, вывалился из руки и глухо упал на ковровое покрытие. Однако «Узи» остался у него, хотя вполне мог бы тоже выпасть – не будь ремень предусмотрительно обмотан вокруг запястья.

Для него моя запоздалая активность явилась полнейшей неожиданностью. Он привык к тому, что я лежу на полу, и думал, что так будет продолжаться вечно, но я его разочаровал, ввергнув в легкий шок. И, хотя он быстро прошел и парень в черной кожанке присел, чтобы подобрать с пола магазин, это было уже неважно – я вынул из кармана пистолет ментика и навел на автоматчика, молясь про себя, чтобы тот единственный патрон, который, как я считал, оставался в стволе, не пущенный в Засульского, действительно был там. Ведь убедиться в этом наверняка так и не удосужился – просто нужды не видел.

Глаза посланца смерти расширились, когда он сообразил, что ему угрожает. Теперь в его взгляде не было ни ярости, ни ненависти – он горел одним только фанатичным огнем, верой в собственную миссию и, как следствие этого, в невозможность смерти. По крайней мере, до тех пор пока миссия не будет завершена. Оскалившись, он рванулся вперед, по ходу движения пытаясь вставить магазин, и я, не дожидаясь, когда у него это в самом деле получится, выстрелил.

Патрон там был. Тот самый, единственный. И он спас мне жизнь, оборвав при этом жизнь чокнутого сектанта, который едва не поставил жирную кроваво-красную точку на нашем с Ружиным предприятии. Впрочем, Ружина можно было вычеркивать. Как из списков нашей маленькой диверсионной группы, так и из моей памяти. Поскольку о мертвых – либо хорошо, либо ничего, а говорить о Ружине хорошо в настоящее время было некогда, то я выбрал второе.

Вскочив, по привычке наскоро обтер пистолет о свою одежду, бросил его тут же на пол и выбежал из ружинского номера, по пути обогнув сервировочный столик, на котором теперь царил полный разгром, и переступив через теперь уже очень мертвое, но совсем недавно даже слишком живое тело фанатика, на чьем лбу чернела единственная ранка. Круглая, как жизненный цикл.

Толкнув свою дверь и обнаружив, что она заперта, я полез в карман за ключом, попутно осмотревшись. Странно, что в коридоре еще никого не было. Хотя чего уж тут странного… Люди тянутся туда, где в данный момент других людей делают или, по крайней мере, происходит тот же процесс, но совсем не туда, где лишают жизни. Тяга к лицезрению и первого, и второго считается извращением, но так уж устроена человеческая психика. Туда, где стреляют, никто не спешит. Бесплатная раздача пуль людей не прельщает. Вот и мои соседи по этажу – запрятались подальше в ожидании приезда полиции, когда можно будет высунуть нос не опасаясь, что его отстрелят.

Впрочем, один человек, кроме меня и мертвого фанатика, здесь все же был. Коридорный, доставлявший заказ в ружинский номер. Но он присутствовал при сцене налета не потому, что был очень смелый или его заставили это сделать (хотя последнее в какой-то мере все же имело место); просто он был мертвее автоматчика, а в таком состоянии ни смелость, ни подневольное положение смысла не имеют. Мертвее автоматчика он был сразу по двум причинам. Во-первых, достиг этого состояния раньше него, а во-вторых, лежал около лифта, имея на плечах одну лишь нижнюю челюсть. Остальное было снесено – уж не знаю, чем, но, подозреваю – предметом вроде мачете. Где находилась вторая половина головы, я не стал любопытствовать. Зрелище было не из самых приятных, и я решил, что на сегодня с меня подобных натюрмортов хватит.

Открыв, наконец, дверь, я прошмыгнул в номер, прикрыл ее за собой и, подперев спиной, тяжело вздохнул. Господи, спаси и сохрани душу раба грешного твоего Вадима, который жизнью жил неправедною, который отправил на тот свет не один десяток человек, который считал, что нет на свете крови, способной его удивить, и нет на свете смерти, способной ввергнуть его в ужас. За эти два дня ты, в горней милости своей, напихал рабу своему Вадиму полную запазуху кровавых пейзажей, поразивших его до глубины души, и смертей, ввергших его в пучину кошмара. Хорошо хоть – не безумия.

С Богом так не говорят, да? Я злой стал? Ну что ж, это не удивительно – при том раскладе, который имелся у меня на руках. Удивительно, что я при этом еще не кусаюсь. В общем, спасибо тебе, Господи, что раб твой Вадим пока не свихнулся. Значит, это впереди. Каким весельем взгреешь ты меня на пути в мир умалишенных?