Дмитрий Красько - Отпущение грехов

– Вы проснулись?

– Ну… – неопределенно протянул я. – Похоже на то.

– Полковник попросил, чтобы я приглядел за вами, пока спите.

– И вы согласились? – я недоуменно вздернул бровь. – Я бы ни за что не согласился. У вас что, семьи нет, которая вас дожидается?

– Меня полковник попросил, – со значением напомнил толстомордый, сразу сделавшись похожим на кожаных спутников Цехового. – Он сказал, что сектанты могут повторить попытку убрать вас.

– Ну, наверное, могут, – согласился я. – А вы что – суперспециалист по сектантам?

– Глупо хвастаться, – резонно заметил детина, – только это я вчера обезвредил троих, пробравшихся в гостиницу, – и простодушно добавил: – Я сильный.

– Я вижу, – кивнул я. – И что вы теперь собираетесь делать?

– Домой пойду. У меня там жена и маленький ребенок.

Поздновато, на мой взгляд, он вспомнил о них. Но лучше поздно, чем никогда – так давным-давно решил великий и могучий русский народ, а народ, как учили меня в школе, есть явное большинство. Большинство же не может ошибаться. С чем я его, большинство то есть, и поздравляю – оставаясь, однако, при своем мнении: данный случай был исключением из правил. Румяному здоровяку следовало вспомнить о жене и маленьком ребенке много раньше – в тот момент, когда верноподданнически соглашался выполнить просьбу полковника Ацидиса.

Но он опоздал и, в принципе, это была его проблема. Я мотнул головой в сторону ружинского номера и спросил:

– А там есть кто-нибудь?

– Да, – подтвердил он, поднимаясь. – Двое наших парней дежурят. Если желаете, можете заглянуть, поболтать – они предупреждены.

– Ага, – сказал я. – Я рад. С такими успехами меня скоро в штат зачислят. Что вы с ментиком сделали?

– С кем? – он округлил глаза, но, сообразив, о ком речь, вернул им нормальную форму и ответил: – Отвезли в контору. А вот что вы, интересно, с ним сделали? Ему в штаны словно мамонт насрал.

– А ничего мы с ним не делали, – усмехнулся я. – Не успели ничего сделать. Просто обсуждали при нем, какие могут быть пытки. Потом Ружина убили. Жалко. Все веселье испортили.

– Ну, зато нам повезло, – заметил здоровяк. – У мента, по-моему, крыша уехала – фиг догонишь. Вы его довели-таки до кондиции – колоться будет, даже не заикаясь.

– С конторы бутылка. Ну, ты уходишь? – я как-то ненавязчиво перешел на «ты». Он не обиделся – видимо, обсуждение момента, так или иначе касавшегося нас обоих, поспособствовало сближению.

– Да, – кивнул он. – Ты уже проснулся, сам о себе позаботишься. Человек, похоже, взрослый, без противогаза тебя не возьмешь. Там Ацидис записку оставил, – он махнул рукой в сторону телефонного столика и, не говоря больше ни слова, покинул номер. Наверное, подумал, что, если останется, то я его заговорю до смерти. Возможно, так оно и вышло бы – вопросы у меня возникали с периодичностью в минуту, хотя далеко не на каждый из них он был в состоянии ответить.

Я проследил взглядом за выходящим амбалом, потом встал и подошел к столику, где, согласно его прощальному жесту, лежала записка Ацидиса. И действительно обнаружил листок бумаги, на котором убористым почерком было написано то, что полковник уже говорил мне: «Помните, Николаев, я даю вам карт-бланш!». Это хорошо, что он освежил мою память, а то я, грешным делом, успел забыть о его словах. Славным все-таки человеком оказался этот старикан. Не чета своему коллеге, отправлявшему нас сюда.

Прочитав послание, я, повинуясь какому-то позыву, вышел в коридор и осмотрелся. Здоровяк, похоже, спускался в лифте, потому что механизм негромко гудел. Из соседнего номера слышались приглушенные голоса – скорее всего, оставленные там гэбэшники вели беседу. Стараясь ступать неслышно, я добрался до лестницы и прыжками помчался вниз.

Лифт остановился. Потом послышались шаги. На несколько секунд они затихли и здоровяк перекинулся с кем-то – думаю, с администратором – парой фраз. Это дало мне возможность сократить расстояние – когда скрипнула дверь, я выскочил на последний пролет. И застыл. Потому что имел возможность видеть оттуда все, что было в холле и все, что происходило снаружи, сам при этом оставаясь в тени, абсолютно незаметный.

Здоровяк постоял немного на крыльце – дурацкая привычка, которой повинуется девяносто человек из ста, я в том числе – и пошел дальше. Спустившись вниз, взял круто вправо, чтобы хоть немного слиться с кустами, которые с этой стороны были почти не повреждены взрывом и по-прежнему возвышались китайской стеной.

Но его все равно было хорошо видно – здорового парня на фоне зеленых насаждений. Потому что затемненные стекла, которые раньше создавали почти интимную полутень у нетронутого еще входа, были теперь выбиты, а вставить новые, понятное дело, не успели. И я прекрасно разглядел все, что произошло дальше, тем более что в какой-то мере это для меня неожиданностью не стало. Собственно, я и покинул свой номер именно для того, чтобы увидеть нечто подобное. И угадал.

Здоровяк дошел до подъездной дорожки, свернул на тротуар и направился к одиноко стоящей машине, все так же держась поближе к густому кустарнику. А потом взмахнул руками и свалился в него. Некоторое время плотно переплетенные ветви выдерживали тяжесть большого тела, потом уступили напору и, уже мертвый, он скрылся в зарослях. Наружу остались торчать, полагаю, одни подошвы. До утра – под этим смело можно было подписаться – его никто не обнаружит и не хватится. Чистая работа.

Чистая еще и тем, что никаких посторонних звуков я не услышал. Ни малейшего хлопка. Кто бы там ни был, а работал явно из винтовки. Для пистолета открытое пространство – совершенно безлюдное – было слишком велико. А стрелять одиночными из автомата в такую неверную – в смысле ночного времени – мишень было неудобно. Даже если пользоваться при этом инфракрасным прицелом. Я склонялся к мысли, что прицел все же был задействован, но не на автомате, а на винтовке. А она, в свою очередь – согласно моим предположениям – находилась в руках Гаврилы Сотникова. Потому что слишком ювелирно все было проделано – грохнуть человека с одного выстрела, безо всякого шума, когда на дворе стоит тьма – хоть глаз выколи. Можно, конечно, послать кого угодно, ежели оружие с оптикой, но зачем рисковать, когда под рукой имеется охотник-промысловик, чья профессия в том и состоит, чтобы всаживать в цель пулю за пулей, невзирая на то, какое на дворе время суток?

Я развернулся и пошел обратно. Уж не знаю, что задумали сектанты – снимать всякого, кто попытается выйти ночью из гостиницы, или только сотрудников ФСБ, включая, по неведению, меня – но одно понял наверняка: полковник Ацидис все-таки допустил ошибку, решив, что «Вестники Судного дня» не будут активно охотиться за мной, когда поймут, что я под опекой ФСБ. Не принял во внимание, что имеет дело с фанатиками, которые станут охотиться на самого Сатану, окажись он на их пути.