Андрей Воронин - Банда возвращается

Она тихонько провела руками по его плечам и сказала:

— Такие широкие… И крепкие. Иногда так хочется спрятаться за чьи-то широкие плечи.

— Так в чем же дело? Прячься, — с нежностью сказал Александр.

— Я тебя как увидела в первый раз — тогда, помнишь?..

— Помню.

— И сразу почувствовала: просто так это не кончится.

— Разве это плохо?

Виктория призналась:

— Мне уже бывало в жизни плохо.

— Но тогда не было рядом меня.

— Да… — девушка опять, как накануне, прижалась к нему всем телом.

И Александр почувствовал, что она обнажена. Ее нежная грудь мягко легла ему на грудь, ее горячий животик коснулся его живота. Александр обнял девушку; рука его трепетно скользнула вниз, задержалась на тоненькой талии, потом опустилась ниже, надолго замерла на гладком упругом бедре…

— Виктория…

— Да…

— Что ты делаешь со мной?

Она подняла голову.

Теперь Александр немного видел ее лицо — пообвыкся в темноте зрением. Глаза девушки лихорадочно блестели:

— Пока еще ничего…

Полотенце соскользнуло с него на пол. Александр почувствовал, какие горячие у Виктории бедра.

Он опять коснулся губами ее губ. Ах, она была хороша!.. Александр испытывал ощущение, будто целует вишни. А вишни под его губами шевелились:

— Тебя так долго не было рядом…

— Я догадывался об этом.

— А я ждала…

— Ты вся дрожишь.

— Это оттого, что ты наконец рядом.

Теперь он целовал ей глаза — ее прекрасные глаза:

— Я думаю, у тебя температура.

— Нет. Это потому что ты рядом.

Он улыбнулся:

— Но я же не утюг…

Она взъерошила ему волосы:

— Целуй, целуй меня… Я весь вечер думала только об этом.

— Но ты горишь.

— Я горю для тебя, милый.

Дыхание Виктории пьянило его. Александр легко взял девушку на руки и поцеловал ей животик.

Она обвила ему шею руками:

— Саша. Я чувствую себя защищенной. Так со мной не было еще никогда. Я все больше полагалась на свои собственные силы. Теперь мне кажется это глупым…

— Молчи, — он заставил ее молчать поцелуем и бережно положил на постель…

Где-то за стеной тихо играла музыка.

Вишни рассыпались по его лицу, по груди. Волосы Виктории разметались по подушке — это был дурман.

— Ты не жалеешь, что связался со мной? — удивительно, но в глазах у нее стояли слезы.

— Ты с ума сошла! Какой из мужчин не мечтает «связаться» с такой, как ты?

Она вздрагивала от его прикосновений; она была так возбуждена, что ее просто-таки била дрожь. Или она была сверхчувствительна… В темноте он не мог видеть ее, но хотел видеть. И он «видел» ее руками. И губами…

В голове у него царил прекрасный хаос. В этом хаосе время обернулось вспять. Чудесные свежие вишни исчезли, потом был дурман, полный пьянящего дыхания женщины, и зацвел сад. Вишневый цвет покрыл нежную грудь Виктории. И Александр зарылся лицом в этот благоухающий цвет…

— Саша… — стонала Виктория, запрокидывая голову на подушки.

— Остановись, мгновение. — Александр готов был продать свою душу дьяволу.

Когда Александр нежно и очень медленно овладевал ею, девушка кусала ему губы и готова была плакать от наслаждения. Он видел в темноте: глаза ее были — как два бездонных колодца. Эти колодцы смотрели на него и манили, манили… И затянули бы в себя — будь он бесплотный дух.

За стеной играла музыка, шумная компания плескалась в открытом бассейне, но Александр и Виктория, занятые друг другом и любовью, погруженные в свои ощущения, ничего не слышали…

Бондарович и Макарова, 7 часов утра, 26 марта 1996 гола, дорога.

Солнце вставало из озера и робко заглядывало в комнату.

Виктория проснулась первая, — если она вообще спала. В последнем она была не уверена. То был, пожалуй, не сон, — а были прекрасные грезы, отдохновение на плече любимого. Так не хотелось открывать глаза, но солнечный луч уже трогал ресницы. Луч пробивался через щелочку между шторами, пронизывал комнату и, ласково скользнув по плечу Виктории, падал ей на лицо… День предстоял непростой — сейчас, расслабившуюся после дремы, после ночных мечтаний, — Викторию пугала эта мысль. Следовало поскорее надевать «доспехи» — то есть как-то разозлить себя, и с помощью злости мобилизоваться… Но злость не приходила: о чем бы Виктория ни думала — о разносе Кожинова, об убийстве Смоленцева, о позорном обыске на квартире у деда, о вчерашней перестрелке… Нет, определенно Виктория не могла разозлиться в такой ситуации — в постели, разделенной с умным мужественным парнем, с Александром, с Бандой…

Девушка открыла глаза. Надо было шептать последние ласковые слова и собираться в дорогу на Москву.

Александр повернулся к ней и ласково провел рукой по щеке.

Девушка благодарно поцеловала ему ладонь:

— Что ж ты не скажешь мне, что ни о чем не жалеешь, даже если эта ночь окажется последней, — Виктория погладила шершавый от щетины подбородок Александра, приподнявшись на локте и не стесняясь того, что грудь ее обнажилась.

Розовый солнечный луч упал на ее грудь и сосредоточился в розовом соске. Стрелок-солнце попал в «десяточку».

— Я ни о чем не пожалею, — серьезно и ласково ответил Александр, — особенно если эта ночь окажется первой из многих, — взгляд его следовал за солнечным лучом. — Я сегодня сделаю все, чтоб тебе было хорошо и завтра, и послезавтра, и… чтобы ты не задавала таких необдуманных вопросов.

— Вот как? — засмеялась Виктория, и смех ее был похож на звон серебряного колокольчика. — Это наконец брачное предложение?

Александр был серьезен:

— Ты согласна его принять?

— Ни в коем случае, я даже незнакома с твоими родителями, — несколько чопорно ответила девушка.

— Я тоже.

— Ты, оказывается, детдомовец? — Виктория снова провела по его подбородку ладонью. — Извини, мы так мало знаем друг о друге… Говорим о чем угодно, только не о главном — дурацкая черта у людей.

Александр с интересом разглядывал ее глаза:

— Мы с тобой говорили о деле…

Девушка не ответила; возможно, она имела свое мнение на этот счет.

Бондарович поцеловал ее в губы; и ощутил, от нее сегодня так явно, так волнующе пахло женщиной — не вишней; наверное, именно этот запах волновал сильнее других его далекого предка — да того же библейского Адама, вкусившего после Евы от запретного плода.

Спросил серьезно:

— Не читала мое досье?

Глаза Виктории слегка потемнели:

— Нет. Его запрашивал и читал Кожинов.

— Тогда я все расскажу о себе сам. А вместо родителей я познакомлю тебя с семьей сестры. Она старше и немного помнит мать.

— Меня дед тоже в четырнадцать лет забрал к себе.

— Почему?

По лицу Виктории пробежала тучка:

— От этого подонка отчима.