Сергей Власов - Кремлевский детектив. Красная площадь

— Ты что наделал, болван? — спросил он, медленно выпрямляясь и делая шаг к Свинцову, который все еще стоял с пистолетом в руке и с идиотской блуждающей улыбкой на бледных губах.

— Обезвредил опасного преступника, — с пьяной гордостью объявил майор. — Ты видел, как он в меня целился? Еще бы секунда — и каюк!

— Это точно, — многообещающим тоном сказал Клим, взводя большим пальцем курок. — Еще секунда — и каюк. Я тебе что обещал, морда ты свинячья? Еще раз увижу — убью! Так было сказано или нет? Так вот знай: я слов на ветер не бросаю.

Свинцов, который и без того был бледен с перепоя, буквально позеленел, узнав старого знакомого. Он попятился, поднимая пистолет, но Клим пребывал в таком бешенстве, что почти не обратил на это внимания.

— Не имеешь права! — севшим голосом каркнул майор.

— А у меня вообще нет прав, — сообщил Клим, надвигаясь на него, — кругом сплошные обязанности. И одна из них — убирать с глаз долой всякое дерьмо о двух ногах.

Свинцов вскинул пистолет и трижды щелкнул курком, прежде чем осознал, что обойма пуста.

— Теперь моя очередь, — сказал Неверов.

И тогда майор швырнул в него пистолетом и побежал. Он пробежал мимо своей машины и еще наддал, направляясь прямиком туда, где стоял неприметный с виду микроавтобус, битком набитый спецназовцами. Клим спокойно, как на стрельбище, поднял вытянутую руку с пистолетом и поймал в прорезь прицела блестящую от пота лысину Свина. «И ничего мне за это не будет, — подумал он, ласково обвивая указательным пальцем гладкое железо спускового крючка. — Только тогда этот урод уже не скажет, каким образом очутился в нужном месте в нужное время. Он убрал последнего человека, который мог что-то знать о заказчике, я уберу его — милое дело!»

Одним движением большого пальца выбросив из «стечкина» обойму, он передернул ствол, и только потом, когда последний патрон, кувыркаясь, вылетел вон, несколько раз подряд с наслаждением нажал на спуск, целясь в спину улепетывающему со всех ног майору Свинцову. В следующее мгновение две безликие фигуры, затянутые в черное, выскочив из-за припаркованных машин, ловко остановили этот стремительный бег и в два счета уложили майора носом в асфальт.

Плюнув в ту сторону, Клим вернул на место обойму, загнал в ствол патрон, поставил пистолет на предохранитель и вернулся туда, где остался лежать Твердохлебов. Когда он поворачивался, ему почудилась склонившаяся над трупом фигура в выгоревшей добела «афганке» и сдвинутой на затылок широкополой панаме, но стоило моргнуть, как видение пропало без следа. «Пора в отпуск, — подумал он, убирая пистолет в наплечную кобуру, — а то и по мне психушка заплачет».

Еще раз на всякий случай пощупав у лежащего на асфальте человека пульс, Клим убедился в верности первоначального диагноза: Твердохлебов был мертв. «Афганский синдром», — ни к селу ни к городу подумал Неверов и осторожно извлек видневшуюся в вырезе расстегнутой кожаной куртки папку из оклеенного дешевым кожзаменителем картона.

Папка была почти по центру пробита пулей калибра девять миллиметров, выпущенной из старого парабеллума — овеянного легендами пистолета, которого до сих пор не было в коллекции Клима Неверова. Повернув голову, он увидел недостающий экспонат, который, тускло поблескивая, лежал на асфальте в нескольких метрах от него. От пистолета так и веяло какой-то затхлой, прокисшей от долгого пребывания в замкнутом пространстве мелкой душонки подлостью, и Неверов с грустью подумал, что этого экспоната в его коллекции не будет уже никогда. Потому что всякий раз, глядя на пистолет данной оригинальной конструкции, он будет вспоминать сегодняшний день и снова с тоской и недоумением осознавать, что пределов человеческой глупости не существует. А с учетом того обстоятельства, что его собственная судьба вряд ли может послужить благим примером мудрости и человеколюбия, лицезрение этого отлитого в металле напоминания вряд ли когда-нибудь его порадует…

Аккуратно сняв резинки с уголков папки, он поднял крышку и увидел то, что и ожидал увидеть: простреленный навылет и залитый кровью вексель на двести тысяч долларов, верхний в стопке из десяти точно таких же простреленных и окровавленных векселей.

Клим удивился. Он действительно был уверен, что в папке лежат векселя, но, если подумать, взяться этой уверенности было решительно неоткуда. Твердохлебов должен был либо уничтожить эти ценные бумаги, либо передать их заказчику — тому самому, который вертел им как хотел. Что ж, видимо, даже полусумасшедший майор со временем начал осознавать, что им руководит кто-то еще менее компетентный и здравомыслящий, чем он, и попытался, как умел, взять ситуацию под контроль. Жаль вот только, что ситуация была не из тех, которые можно контролировать…

Клим вгляделся в мертвое лицо бывшего десантника. Кровавая пена уже опала, превратившись в тонкий темно-бордовый ободок вокруг губ, вроде тех, что рисуют себе косметическим карандашом стареющие дамочки с невыразительными чертами лица. Из уголка рта наискосок через нижнюю челюсть, скрываясь под расстегнутым воротом мотоциклетной кожанки, протянулся подсыхающий темный ручеек. Глаза по-прежнему были полуоткрыты, и между веками неприятно отсвечивал подернутый смертной поволокой белок. Но, несмотря на печать смерти, которая способна исказить и обезобразить даже самый прекрасный, ангельский лик, лицо мертвеца сохраняло внушающее подсознательную симпатию выражение открытости и простодушия.

— Кто ж тебя так, служивый? — вполголоса спросил Клим у покойника, хорошо при этом понимая, что, даже если бы труп командира ДШБ гвардии майора Твердохлебова каким-то чудом обрел способность говорить, ему было бы нечего ответить на этот вопрос.

Он вспомнил глупую драку, затеянную майором Твердохлебовым у входа в казино «Бубновый валет». Вот это, пожалуй, и было все, чего хотел в тот момент отставник: сорвать злость, высказать в лицо этим кровососам все, что он о них думает. Но кто-то поддел его на крючок, замаскированный красивыми словами о дружбе, воинском братстве и долге перед памятью боевого товарища, и повел длинной извилистой дорожкой прямо навстречу гибели…

В памяти опять что-то зашевелилось, прямо как покойник, которому отчего-то не лежится в земле, но тут со стороны дома, где жил Скороход, послышались возбужденные голоса наконец-то очухавшейся охраны. «Дырка от бублика», — подумал Клим о начальнике службы безопасности Волосницыне и, повернув голову, посмотрел в сторону, противоположную той, где орали, матерились и отдавали бессмысленные приказы.

В переулке было пусто. Меткий стрелок майор Свинцов исчез без следа, так же как и две безликие черные фигуры, которые его заломали. Даже дверца майорской «шестерки» была аккуратно закрыта. На асфальте остался только брошенный им парабеллум, стреляная гильза да негодный патрон — не то отсыревший и пришедший в негодность за долгие десятилетия, не то изначально бракованный.