Николай Иовлев - Поединок

Восхищаться этим фантастическим номером мне некогда: электричка уходит. Вложив в сумасшедший спурт максимальные возможности своего тела, в течение считанных мгновений я бегу рядом с разбитым окном, отталкиваюсь от платформы и буквально влетаю в вагон за пару метров от обреза тоннеля — боком, выставив вперед руки, а ногами ударяясь о перегородку между стеклами, а потом и о чьи-то головы…

Шмякнувшись на пол вагона неуклюжей тушей, поднимаю голову и вижу протянутую мне Диспетчером руку. Он уже на ногах. Встаю и я. Диспетчер, тяжело дыша, улыбается через двойное стекло шлемофона.

— Ну чо, кажись, ушли! Теперь быстро раздеваемся и на хрен отсюда!.. Рванем через переход на другую ветку…

Народу в вагоне не очень много, заняты лишь сидячие места. Люди смотрят на нас с неподдельным ужасом. Кто мы — спецназовцы или террористы? Ни от тех, ни от других ничего путного не увидишь, скорее дождешься зуботычины, а то и пули…

Быстро пройдя в конец вагона, перехватываясь для сохранения равновесия за поручни, Диспетчер разворачивается и, приподняв шлем лишь на такую высоту, чтобы быть услышанным, орет, перекрикивая грохот движения, в устрашающем надрыве, для пущей убедительности направив в проход между креслами пистолет:

— Всем лечь на пол лицом вниз!!!

Несмотря на шум колес, пассажиры слышат команду — и выполняют ее без дополнительных напоминаний: уже через семь-восемь секунд все они лежат в проходе на животах, опасаясь поднимать головы в нашу сторону. Теперь можно наконец сбросить с себя и этот дурацкий скафандр, и пятнистую шкуру, и бронежилет…

Отлеживаемся на конспиративной квартире армейского кореша Диспетчера из банды все того же Удава. Диспетчер твердо уверен, что кореш не сдаст, а хата — чистая.

Квартирка в захолустном районе, однокомнатная, с облезлым паркетом и нищенской мебелью — обшарпанной, убого жмущейся к стенам в выцветших обоях. Но зачем нам что-то лучшее? Нам теперь не до жиру. Сливаться надо, считает Диспетчер, и я с ним полностью солидарен. Сливаться. И из этого страшного города, и из этой безумной страны. Менты и бандиты, объединившиеся для поисков всего двоих беглецов, — сила, страшнее которой трудно себе представить.

Надо мной последние дни постоянно витает недоброе предчувствие, что умереть мне суждено молодым… В Москве, я слышал, жил и работал некоторое время назад, а может, и до сих пор живет и работает некий художник. За определенную плату он малюет портрет клиента в любом возрасте — младенческом или старческом, независимо от возраста настоящего, в котором клиент пребывает во время заказа. И если детские портреты клиента доподлинно совпадают с фотографиями тех же лет, то иным заказчикам в их старческом изображении художник отказывает, ссылаясь на то, что в этом возрасте он их не видит. Неплохо было бы попасть к этому художнику. Пусть бы он определил, начиная с какого возраста меня уже нет в его путешествиях в будущее…

Выходя на улицу по любому поводу, даже для примитивной прогулки в гастроном, Диспетчер или я — вместе стараемся болтаться как можно реже — надеваем парики и очки с простыми стеклами — эти шпионские атрибуты здесь к нашим услугам. Заготовлены предусмотрительной братвой. Дотошный Диспетчер наталкивает за щеки разжеванную жвачку. Я до подобной степени не извращаюсь. У меня к тому же борода. Сбривать ее не спешу: борода — не примета, ее сбрил — и нет, так что в ментовских ориентировках она скорее всего отсутствует. А памятное мое фото тюремного изготовления разослано, должно быть, во все отделения милиции. И на нем я без бороды. А также без очков и парика.

Денег, понятно, у нас нет. Откуда им взяться? Диспетчер жалеет, что не дождались мы тогда лимона баксов. Вполне могли бы упереть вдвоем. Но я его успокаиваю: все было сделано правильно. Кто знает, чем бы все обернулось, задержись мы в том капкане еще на час. Да и с баулами инкассаторскими далеко не убежишь. В электричку метро мы бы с ними точно не попали. Просто не успели бы. И сидели бы сейчас по хатам «Крестов», будь они прокляты, — и «Кресты», и хаты. А вообще неплохо бы, конечно, хапнуть где-нибудь хотя бы половину упущенного. И свалить отсюда подобру-поздорову. Вылечиться, отдохнуть от постоянного напряжения — в атмосфере оно этой страны, что ли? Купить домишко на берегу уютного Средиземноморского залива и на оставшиеся деньги, положенные в банк под проценты, тихо жить в свое удовольствие. С аборигенкой-женой и голозадыми детишками… Эх, Настюха, Настюха.

А еще все стоит в глазах тот мент, которого мы завалили при попытке прорыва задними дворами. Как жалобно он смотрел на нас, когда из груди у него вырывались какие-то клокочущие звуки…

Диспетчер же относится ко всему произошедшему более чем невозмутимо. У него на этот счет своя философия. Попытался он мне как-то ее проиллюстрировать. Человек ест зверя, зверь — птицу, птица — мошку, мошка — еще кого-то. И едят они друг друга вовсе не потому, что каждый сердит на более слабого. Просто так уж устроена природой вся наша жизнь. И зверь не раздумывает, каково птице, а птица не терзается из-за мошки. Они думают в первую очередь о себе, о своем аппетите. Или утолении голода. Так и люди. Один человек отнимает у другого, хотя тот ничего плохого ему и не сделал. Другой — ловит: и того человека, и этого. Третий судит их и сажает в тюрьму, хотя лично ему они ничем не досадили. А четвертый — палач — так даже жизни лишает, руководствуясь всего лишь служебной инструкцией. Хотя и дает своей жертве покурить напоследок. Жалеет, значит. Жалеет — и казнит. Вот ведь парадокс. И никто ни на кого не зол, никто никому не мстит, просто каждый как может, как сумел устроиться в этой жизни, добывает себе кусок хлеба на пропитание. Ведь есть-то хочется всем — от первого до последнего. Вот это и называется борьбой за существование…

Морфин поддерживал нас в течение целой недели. Вмалывались мы не под завязку, а так, умеренно, чтобы лишь синдром отвадить: по кубу раза четыре в сутки. Но постоянно хотелось увеличить дозняк. Страшная это все-таки вещь, любые наркотики, даже чисто медицинского назначения — типа морфина. Сущий дьявол. Дай ему палец — откусит всю руку. Отвори вену — выпьет всю кровь. Разреши ему войти в душу всего один раз — и он утащит ее в свое адское логово, утащит навсегда…

Исчерпав запасы морфина, мы оказались в сложной ситуации. Выручил опять сослуживец Диспетчера, отгрузив треху тонн баксов. В тот же день мы с этими деньгами, словно не доверяя друг другу, навестили Некрасовский рынок. Брали у азеров, опасаясь быть узнанными прежними торговцами. Три штукаря зеленью — деньги при нашем размахе смешные. Просить у однополчанина Диспетчер больше не может — стыдно. А кокс уже опять заканчивается. И надо вновь что-то предпринимать. Обязательно — избегая почерка. Не повторяясь.