Никита Суровцев - Махно. Полковая казна

Наши части овладели Сталино почти сходу, немцы были деморализованы своими неудачами и отступили к Дону. Но злости у них как будто прибавилось, перед самым нашим наступлением, они согнали в подвал дома преподавателей индустриального института по улице Университетской, жильцов дома, преимущественно женщин и детей, и заживо их сожгли.

Наше подразделение осталось в Сталино, и следователи армейской прокуратуры приступили к работе, по выявлению предателей и полицаев и расследованию зверств, которые они совершали на оккупированной территории Донбасса.

Капитана юстиции Устинова и наше отделение прикомандировали к опергруппе УНКВД по Сталинской области. Возглавлял опергруппу капитан Аренсон. К нам в группу зачислили и Рудольфа Матекина, как активного подпольщика и участника боевых операций. В результате работы нашей опергруппы, и при неоценимой помощи Рудика, нами было выявлено более двадцати предателей и фашистских прихвостней, все они понесли заслуженное наказание. Наша группа так же выявила два крупных захоронения советских военнопленных, одно в районе клуба имени Ленина, где было захоронено около тридцати тысяч красноармейцев, другое, на территории Центральной поликлиники, где по нашим данным было предано земле до двадцати тысяч наших соотечественников.

Опять, сухие данные статистики: «За время оккупации на территории Сталинской области было убито и замучено 174416 мирных граждан,149367 военнопленных, сломаны судьбы 252 тысяч граждан, угнанных в Германию, нанесен материальный ущерб в размере 30 миллиардов рублей.»

Эти цифры говорят нам, потомкам: "Не забывайте!"

В Сталино, мы задержались не долго, буквально через месяц, в середине октября сорок третьего года, наши войска, при участии Юго-Западного фронта, начали наступательную операцию, которая была составной частью битвы за Днепр, по разгрому запорожской группировки вермахта,

Перед наступлением, в конце сентября, наше подразделение передислоцировали в Запорожье и расквартировали на хуторе Работино. Здесь расположилась прокуратура 54 дивизии. Центральную усадьбу, хозяйкой которой была Галина Зинченко, молодая хуторянка, муж которой погиб еще в первые дни войны, занял прокурор Никеенко. Его ординарец, Иван Терентьевич, кроме исполнения своих непосредственных обязанностей, бескорыстно помогал Галине Афанасьевне. Починил изгородь, нарубил целую поленницу дров, и в свободное время занимался обрезкой фруктовых деревьев. Почему-то, по особенному, он относился к яблоням. Их было с десяток в саду Галины, и каждой из них, он делал обрезку веток индивидуально, разговаривая с деревьями, как с живыми существами. Многие бойцы считали это чудачеством, а вот Галина смотрела на него с теплотой и какой-то потаенной надеждой в глазах. Чернобровая казачка, с шикарными черными волосами, заплетенными в одну большую косу, и красиво уложенную на голове, с пышными грудями, бесстыдно выпирающими из-под кофты, и соблазнительно покачивающимися в такт ее красивой походки, сводили с ума всех бойцов без исключения, только Иван Терентьевич смотрел на нее поотцовски, без тени похотливости. Как то вечером, когда «Батя» сидел на завалинке, к нему подошла Галина, и села рядом.

– Умаялись за целый день?, – ласково спросила она.

– Есть немного, – спокойно отозвался Иван.

– Хозяйственный Вы. Видно, что до войны Вы были крепким хозяином. А семья у Вас есть? – спросила Галина.

– Да, жена Мария, и пятеро детей. Старшая, Александра, сейчас на фронте, начальник аптеки в санитарном эшелоне, а остальные дети дома, с Марией, в деревне на Вятке, – задумчиво проговорил он.

– А я вот вдова, на Петеньку моего в первые дни войны получила похоронку. Деток Бог не дал, вот и коротаю день за днем в одиночестве, – утирая скупую слезу, проговорила Галина.

– Не отчаивайся. Ты баба ладная, дородная. Вот война закончится, придут солдатики с фронта, и не будет у тебя отбоя от ухажеров, выйдешь замуж, нарожаешь деток, все будет хорошо, – с теплотой в голосе сказал Терентьевич.

– Ты мне люб, Иван Терентьевич. Как ты появился на хуторе, сердечко мое не находит себе покоя. Вся я истомилась, иссохлась по тебе. Почитай больше двух лет не чуяла мужской ласки. Ваня, приласкай меня, не побрезгуй, – чуть не плача зашептала Галина.

Иван Терентьевич, то же был живой человек, и то же не видал женской ласки с самого начала войны. Они не сговариваясь, одновременно поднялись, и не спешно направились на сеновал. Любились они страстно, до самозабвения, отдавая друг другу всю не растраченную ласку, выплескивая наружу всю чувственность и нежность. До самого рассвета они не выпускали друг друга из своих объятий. Перед рассветом Иван собрался уходить. Галина удержала его за руку, и ласково поглаживая его по волосам сказала,

– Ванечка, я вечером буду тебя здесь ждать снова, – сказала и поцеловала его в губы.

– Не будем загадывать заранее, идет война, – отчего-то погрустнев, тихо прошептал он, крепко поцеловал Галину, и ушел.

На дворе никого не было, Иван Терентьевич присел на крылечко, свернул «козью ножку», зацепил из кисета самосада, и не спешно раскурил цигарку. Деньки стояли, как на заказ теплые и солнечные, осень абсолютно не чувствовалась. На родине у «Бати» уже стояла поздняя осень, а здесь в Украине, было тепло, совсем по летнему. Казалось, что война где-то не здесь, что ее вообще нет, и он сейчас займется хозяйством, выведет коня, запряжет в телегу и отправится на дальние луга за уже подсохшим сеном.

– Иван Терентьевич, будь так добр, поторопи повара с завтраком, меня комдив срочно вызывает – потягиваясь и позевывая, как-то по-домашнему, обратился прокурор к ординарцу.

– Через десять минут все будет готово, товарищ майор, – уже стоя отрапортовал Иван Петрович, и направился в сторону полевой кухни.

Кухня располагалась на окраине хутора, в небольшой рощице. Там наблюдалась утренняя суета, повара колдовали возле котлов, бойцы из наряда чистили овощи и кололи дрова.

– Что-то рановато ты, Иван Терентьевич, – поздоровавшись сказал старший повар.

– Прокурора комдив к себе затребовал, так что давай пошевели булками, – шутливо сказал «Батя».

Внезапно, на горизонте появился «Messerschmitt Bf 109». Его противно жужжащий звук нарастал с приближением к нашим позициям, на борту уже просматривался белый дракон, извергающий красно-желтые языки пламени. Приближался этот «дракон» почти на бреющем полете. В какой-то момент он начал извергать реальные языки пламени, выплевывая очереди из крупнокалиберного пулемета, и в момент, когда он пролетал уже над хутором, из его брюха вылетели две бомбы, и с ноюще-воюще-визжаще-писклявым звуком устремились к земле. Разорвались они почти в центре хутора, но тем не менее не причинив ощутимого вреда. Сбросив бомбы, «Мессер» заложил вираж, и ушел в сторону своих позиций. Был этот немецкий асс, каким-то не убиваемым, сколько в него не стреляли, ни кто не мог его сбить, только пару пробоин получил этот самолет за целую недели своих наглых вылазок.