Ричард Сэпир - Китайская головоломка [другой перевод]

В зеркале над входной дверью Чиун увидел группу мужчин в традиционной одежде китайских официантов, которые ввалились в главный зал через боковую дверь и бросились к нему.

Они бросились не на помощь. Они появились, чтобы причинить людям зло. Двое из них моментально отказались от своего намерения причинить зло Чиуну, потому что им пришлось заняться своими лёгкими — лёгкие нуждались в уходе из-за сломанных рёбер.

Посетители закричали и прижались к стенкам кабинок, когда один из мужчин бросился на Чиуна, размахивая над головой громадным кухонным ножом для разделки мяса. Он неотвратимо приближался. Нож тоже. И голова. Голова вдруг скатилась с плеч, из шеи брызнул фонтан крови, забрызгавший толпу, которая уже не была толпой. Нож упал на стол рядом с суповой миской. Голова замедлила движение и остановилась у ног вице-президента фирмы «Мамаронек Хадасса».

В помещении, перекрывая весь остальной шум, раздался холодный голос Чиуна:

— Я, Мастер синанджу, дураки. Как вы осмелились сделать это?

— Нет! — вскричал официант и в ужасе забился в дальний угол кабины.

— Где моё дитя, которое вы отняли у меня?

— Какое дитя, Мастер синанджу? — спросил трясущийся от страха официант.

— Белый человек.

— Он мёртв из-за роковых обстоятельств.

— Болван. Неужели ты думаешь, что его тело нужно им для развлечения? Где он?

Здоровой рукой официант показал на стену с большим видом Кантона.

— Жди здесь и не говори ни с кем, — приказал Чиун. — Сейчас ты — мой раб.

— Да, Мастер синанджу.

Чиун подошёл к выпуклой картине с видом города. Его быстрая рука нашла приводящий в действие потайной механизм. Ярость придала необычайную силу его искусству. Но в ресторане не было никого, кто мог бы видеть его в этот момент. Только испуганный раб, рыдавший в углу. А он, конечно, будет ждать своего хозяина. Мастера Синанджу.

Генерал Лиу наблюдал, как его возлюбленная идёт по сырому тусклому коридору вместе с остальными членами группы. Старый китаец и ещё два официанта несли этого немыслимого человека.

Он ждал, находясь в напряжении, поступающих ежеминутно докладов: инструкции переданы, яд вложен в блюдо, яд принят внутрь. Казалось, прошла целая вечность, пока этот белый не отключился.

Сейчас все волнения оправдались. Белый схвачен и скоро будет мёртв. Она тоже здесь. Нежный ароматный цветок. Единственная надежда и утешение в его суровой, лишённой радости жизни.

— Мэй Соонг, — воскликнул он и бросился к ней, расталкивая официантов и не обращая внимания на старого китайца. — Я так долго тебя не видел, дорогая.

Её губы были влажны от американской губной помады, платье было из тонкого материала, который волнующе облегал стройное, точёное молодое тело. Генерал Лиу прижал её к своей груди и прошептал на ухо:

— Пойдём со мной. Мы так долго не были вместе…

Старый китаец, видя, что Лиу не может оторваться от жены, крикнул:

— А что нам делать с этим, товарищ генерал? — и нервно потёр руки. В коридоре было душно и влажно. Он с трудом дышал.

— Он уже наполовину мёртв. Добейте его, — с этими словами генерал скрылся в соседней комнате, увлекая за собой Мэй Соонг.

Старый китаец и два официанта, тащившие тело белого мужчины, остановились в коридоре. Старик показал головой на дверь в соседнюю комнату и вытащил из кармана большую связку ключей. Найдя нужный ключ, он вставил его в замок деревянной двери. Дверь легко открылась, обнаружив за собой небольшое помещение с алтарём, на котором горели свечи. У подножья алтаря возвышалась фарфоровая статуя улыбающегося Будды. В комнате стоял душный запах ладана, скопившийся за долгие годы молебнов.

— На пол, — велел старик. — Положите его на пол! И никому ни слова об этой комнате. Понятно? Молчите.

Когда официанты ушли, плотно закрыв за собой дверь, старик-китаец подошёл к алтарю и отвесил глубокий поклон Будде.

В Китае часто возникали новые философские учения и школы. Но Китай существовал вечно. Если новый режим и относился презрительно ко всем религиям, кроме диалектического материализма, всё равно ему однажды придётся признать древних богов, как это, в конце концов, происходило со всеми менявшими друг друга режимами. Он будет вынужден согласиться с существованием богов Древнего Китая.

Сегодня Мао олицетворял Китай. Но Китай олицетворял и Будда. И предки престарелого китайца.

Из кармана он достал небольшой кинжал и вернулся к тому месту, где лежал Ремо. Возможно, ночные тигры Синанджу больше не были богами и Мастер ушёл в небытие вместе с ними, так же как сейчас туда отправится и этот белый Шива. Разрушитель.

То был кинжал из превосходной стали, сделанной в Германии. Его обменял один немецкий майор — на нефрит, совершив выгодную для себя сделку, ещё в те времена, когда немцы, американцы, русские, англичане и японцы объединяли свои усилия для того, чтобы ещё глубже втоптать в грязь Китай,

Майор дал ему этот кинжал. Сейчас старик вернёт его белой расе, предварительно использовав по прямому назначению. Рукоятка из чёрного дерева в руке старого китайца была влажной от напряжения, когда китаец поднёс остро отточенное лезвие к горлу белого человека. Он вонзит его, а затем повернёт сначала в одну, а затем в другую сторону и отойдёт, чтобы посмотреть, как брызнет кровь.

Лицо белого казалось странно спокойным, как будто бы он спал глубоким сном; глаза были прикрыты ресницами, губы плотно сжаты в одну тонкую линию. Неужели такое лицо было у Шивы?

Конечно, нет. Этот человек был смертен, и сейчас он умрёт.

— Отец мой и дед, ваши отцы и деды, — медленно, нараспев, монотонно начал твердить старик. — За все преступления и страдания, которые принесли вам эти варвары, наступил мой черёд отомстить им.

Старик наклонился, чтобы с силой — ударом от плеча — вонзить лезвие. Пол был жёстким и холодным. Но лицо лежавшего на полу мужчины розовело, затем стало красным, полным крови ещё до того, как кровь брызнула на него. Между сжатых губ появилась коричневатая полоска. Старик наклонился пониже и вгляделся. Неужели ему всё это показалось? Но он словно ощущал теплоту, исходящую от тела, которое вот-вот должно было расстаться с жизнью. На нижней губе полоска превратилась в тёмно-коричневое пятно, расплывшееся по краям, затем она приняла очертания ручейка; лицо сделалось багрово-красным, рот раскрылся, из него потоком хлынул на пол устричный соус, вперемешку с кусочками мяса. Запах яда, смешанный с желудочным соком, одновременно отдавал устрицами и уксусом. Мужчина должен был быть мёртв. Он должен был умереть. Но его тело отторгло яд.

— Ай-й! — вскричал старик. — Это Шива, Разрушитель.

Последним отчаянным жестом он поднял кинжал, чтобы с силой, на которую только был способен, вонзить его в горло жертвы. Последний шанс был всё же лучше, чем ничто. Но когда кинжал достиг высшей точки, в помещении раздался громоподобный глас: