Константин Туманов - Трущобы Петербурга

— Как бы он чего-нибудь не сделал над Ваней.

— Очень легко может быть. Когда все потом вышли в коридор, то к нему подошел Бухтояров и начал говорить с ним. Мне же было неудобно там находиться с Матвеем или с кем-нибудь из моей бывшей компании, поспешила уехать.

— Ах, какой добрый этот Павел Михайлович, он, должно быть, возьмет Ваню к себе.

— Не иначе, а то куда же ему деваться. Я только опасаюсь, как бы у него опять не произошла стычка с Матвеем.

— А разве его нельзя взять к нам?

— К сожалению, ни под каким предлогом. Паша, обед готов?

— Готов, барыня, — послышался ответ из кухни.

— Так собирай поскорей, я сильно проголодалась!

Несмотря на обладание значительным богатством, Кравцова жила довольно скромно, однако не стесняя себя ни в чем. Она с Дементьевой довольствовалась небольшой квартирой из трех комнат и кухни, и как мы говорили, со вкусом обставленной. Они жили очень скромно, почти уединенно, и никто не видал, чтобы к ним заходил хоть один мужчина, так что в отношении их двоих не было повода ни к каким сплетням.

— Надеюсь, Маня, — говорила Кравцова, когда обе они сели за стол, — что все наши скитания вскоре кончатся, нужно только устранить с нашей дороги всю эту мерзость вроде Ковалевых и прочих. Ах, без ужаса не могу вспомнить, как я могла жить среди них. А теперь смотри, какая у нас благодать, не правда ли?

— Господь тебя благословляет за твою доброту.

— И благодарение Ему! Только очень жалко, что твой муж должен оставаться до поры до времени в неведении, где ты находишься.

— А как бы мне оповестить Ваню, что я жива и здорова, чтобы он не беспокоился? — спросила Дементьева.

— Очень просто, завтра мы поедем с тобою к Бухтояровым, и ты с ним увидишься.

На другой день к подъезду дома Бухтояровых подкатил экипаж, из которого вышли две изящно одетые дамы, на их лицах были опущенные густые вуали, сквозь которые были видны красивые черты.

Швейцар Савельич, увидя их, быстро соскочил со своего стула, бросил на столик газету, которую он только что перед этим читал, и распахнул перед ними дверь подъезда.

— Госпожу Бухтоярову можно видеть, дома она? — спросила одна из них.

— Дома, пожалуйте во второй этаж, двери направо, — произнес Савельич и указал по тому направлению снятой с головы фуражкой с золотым околышем.

Обе барыни поднялись по устланной ковром каменной лестнице и позвонили у дверей квартиры, которую обе они и без того давно уже знали. Дверь отворил лакей, пропустив мимо себя гостей, он бросился снимать с них одинаковые ротонды из темно-малинового бархата на бобровом меху.

— Доложите: Кравцова, — сказала Олимпиада, подавая свою визитную карточку.

Лакей, пригласив их в гостиную, ушел с карточкой.

— Слушай, Маня, на кого ты становишься похожа! — воскликнула Олимпиада, взглянув на Дементьеву. — Ты совсем бледна.

— Да как же не побледнеть? Увидят, что я так вырядилась, невесть что обо мне будут думать.

— Брось эти пустяки, я вчера им послала письмо и обо всем предупредила, не такая дура, в самом деле.

Они обе стояли против большого трюмо, поправляя свои прически, как вдруг в нем отразилась фигура входившей Екатерины Семеновны. Обе гостьи сразу обернулись к ней.

Лицо Бухтояровой выражало изумление.

— Здравствуйте, Олимпиада Павловна, — произнесла она. — Право, не напипти вы мне вчера, я бы не могла узнать прежнюю Машу!

Поцеловав обеих женщин, она отступила от Дементьевой и с восхищением окинула ее взглядом с ног до головы.

— Ну, Олимпиада Павловна, вашему искусству нужно честь воздать, — сказала она. — Вы сделали из нее прелесть что такое. Павел, иди сюда!

Вошел Павел Михайлович.

Он раскланялся перед Кравцовой, пожал ей руку, смотря на Машу и совершенно не узнавая ее.

— Позволь тебе представить — Мария Васильевна Дементьева! — отрекомендовала ее жена. — Прошу любить и жаловать.

Бухтояров был положительно восхищен изящной фигурой высокой и стройной красавицы, которая, краснея, смущенно пожимала протянутую ей руку.

— Да уж, знаете, и помучилась я над нею, — сказала Кравцова. — И, думается, не без успеха. Вы бы видели, какая у нее еще прекрасная душа.

— Ну, прошу попросту, без всяких церемоний! — весело воскликнула Екатерина Семеновна, увлекая за собою Машу. — Я боюсь, что мой муженек в тебя втюрится. На следующий раз являйся к нам поскромней, без всяких нарядов, и вместе будем печь блины. Этакие большие, пышные, деревенские.

И она вновь поцеловала ее.

— Ты не обижаешься, что я так говорю?

— Ой, что вы, бар…

— Ты разве забыла, как меня зовут по имени?

— Екатерина Семеновна, костюм, по-моему, ничего тут не обозначает, а признаться, даже и стесняет. Словно в цепи сковали. Сядешь, встанешь, пойдешь, все не так… И прямо признаюсь, если Бог даст, буду жить в селе, то первым долгом сброшу с себя всю эту обузу.

— Особенно она терпеть не может корсета, — сказала Кравцова.

Несмотря на то что Бухтояров занимал видный пост и был известный городской деятель, он держал себя чрезвычайно просто, особенно в отношении к низшим. К своим слугам он относился участливо, вникая в их личные нужды и первый приходя им на помощь. Поэтому он был уважаем и любим всеми.

— Не знаю, как другие, а я понимаю так, что человек должен быть всегда человеком, в каком бы ранге он ни стоял, или будь он беден или богат. А то, изволите ли видеть: если у одного есть грош, начинает важничать над тем, кто его не имеет, чувствует перед ним, что будто он создан из другого материала, и всех оскорбляет своею важностью. Справедливо ли это?

Сели пить кофе, причем подававшая на стол горничная с недоумением смотрела на Дементьеву, которая спросила ее:

— Разве ты не узнала меня, Даша?

— Как же-с, узнала-с, — отвечает конфузливо девушка.

Маня встала со стула и, не обращая никакого внимания, поцеловала ее.

— Ну, здравствуй! Я, слава Богу, поправилась, желаю этого и тебе.

— Да только не так, как поправляются другие женщины, — прибавила от себя Олимпиада. — Посредством всякой гадости и баловства. На это есть другие пути.

Прошло много времени в разговорах, и Маша была удивлена тем, что хозяева ничего не решаются говорить про Ивана. Это было на третий день после известного нам убийства старика Антона Федоровича Корнева. Это даже заметила и Кравцова.

— А что вы не упоминаете об Иване, разве он у вас не служит больше? — спросила она.

— Вот в том-то и горе, что нет, — ответил Павел Михайлович. — Я его встретил в коридоре, после того как все вышли из зала окружного суда, и просил его служить у меня и дал ему на расходы тридцать рублей. Нужно же было купить кое-что человеку после такой долгой высидки. Приехав домой, я ждал его с минуты на минуту, но его нет до сих пор. Не знаю, что с ним такое сделалось.