Роберт Гулик - Смерть под колоколом

Судья ударил молотком по столу.

— Линь Фан, ты без принуждения признал, что совершил насильственные действия против наместника округа. Я объявляю тебя виновным в государственном преступлении и требую для тебя высшей меры наказания — казни!

Шатаясь, осужденный поднялся. Начальник стражи накинул на его кровоточащую спину одежду, потому что обычай требовал обходительно обращаться с приговоренными к смерти.

Вдруг тихий, но ясный голос прозвучал рядом с возвышением:

— Линь Фан, посмотри на меня!

Судья Ди наклонился и увидел госпожу Лян. Она стояла прямо и выглядела очень помолодевшей, словно тяжелая ноша горестных лет упала с ее плеч.

Линь Фан вздрогнул. Он отер кровь с лица, глаза его широко раскрылись, он хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле.

Госпожа Лян медленно подняла руку и указала на него пальцем.

— Ты убил... ты убил своего...

Ее голос внезапно дрогнул, и она опустила голову. Сжав руки, она начала снова, но говорить ей было трудно:

— Ты убил своего...

Она подняла залитое слезами лицо, посмотрела Линь Фану прямо в глаза и вдруг пошатнулась.

Линь Фан сделал к ней шаг, но начальник стражи схватил его и связал ему руки за спиной. Когда двое стражников уводили осужденного, госпожа Лян потеряла сознание.

Судья Ди объявил заседание закрытым.

Через десять дней после этих событий главный государственный секретарь развлекал своих троих гостей за дружеским ужином в парадном зале своего столичного дворца.

Близилась зима, которая должна была наконец сменить затянувшуюся осень. Трехстворчатая дверь большого зала была распахнута, чтобы гости могли любоваться великолепным садом и озером с лотосами, сверкающим в лунном свете.

Большие бронзовые жаровни, наполненные горящими углями, стояли возле обеденного стола из резного черного дерева. Блюда из дорогого фарфора были наполнены изысканными яствами. Вокруг четырех гостей суетилось около десятка слуг, и управитель лично следил за тем, чтобы массивные золотые чаши не пустовали. Всем четверым, собравшимся за столом, было за шестьдесят, их головы посеребрила седина.

Главный государственный секретарь оставил почетное место председателю суда империи, внушительному мужчине с длинными серебристыми бакенбардами. По другую руку от него сидел министр ритуалов и церемоний. Он был худ и сутул, потому что каждый день в течение многих лет склонялся перед императором. Напротив него сидел высокий человек с седой бородой и пронзительным взглядом — императорский цензор Гван, перед которым трепетали люди по всей империи из-за его бескомпромиссной честности и жажды справедливости. Он был одним из тех, кто контролировал всех чиновников государства, и его долгом было иной раз возражать самому императору, что требовало немалой твердости характера.

Когда ужин подходил к концу, с разговорами об официальных делах было покончено, и беседа приобрела более отвлеченный характер, пока друзья наслаждались последней чашей вина.

Главный секретарь потеребил седую бороду и сказал председателю суда империи:

— Новость о скандале в буддийском храме в Пуяне потрясла его императорское величество. В течение четырех дней его святейшество главный настоятель защищал храм перед троном, но тщетно. Могу сообщить вам по секрету: завтра будет объявлено о том, что главный настоятель освобожден от своих обязанностей члена Большого совета. Также объявят, что отныне буддийские учреждения будут, как и все прочие, облагаться налогом. А это, мои друзья, означает, что буддийская клика больше не сможет вмешиваться в дела страны.

Председатель кивнул.

— Иногда бывает, — сказал он, — что счастливый случай позволяет мелкому чиновнику невольно оказать крупную услугу государству. Наместник округа, некий судья Ди, очень быстро расправился с этим большим и богатым монастырем. Если бы дело затянулось, все буддисты Поднебесной ополчились бы на него и погубили прежде, чем он закрыл бы дело. Но так случилось, что в тот день в городе не было гарнизона и разгневанные горожане убили монахов. Судья Ди вряд ли отдает себе отчет в том, что это неожиданное совпадение спасло его карьеру... а может быть, и жизнь!

— Я рад, что вы заговорили о наместнике округа Ди, — заговорил императорский цензор, — это кое о чем мне напомнило. У меня и сейчас на столе доклады о двух других делах, которые он вел. Одно из них — изнасилование и убийство, совершенное бродягой. Другое касается богатого кантонского купца. И в этом случае я совершенно не согласен с приговором, который являет собой образец юридического крючкотворства. Но поскольку вы поставили свои подписи под этим приговором, я полагаю, что на это были причины. Все же я буду вам признателен за разъяснения.

Председатель суда поставил на стол пустую чашу и улыбнулся.

— Это, дорогой друг, очень давняя история. Она началась много лет назад, когда я был еще младшим судьей в провинции Гуандун и нашим председателем был презренный судья Фан, которого позднее обезглавили за казнокрадство. И я видел, как этот купец ускользнул от наказания за зверское преступление, заплатив судье Фану крупную взятку. Позднее он совершил еще немало преступлений, включая убийство девяти человек. Начальник уезда Пуяна наверняка понимал, что ему следует действовать быстро, учитывая влияние, которым богатые кантонские купцы пользуются при дворе. Поэтому он не стал предъявлять ему обвинение в контрабанде, а воспользовался тем, что преступник сам сознался в покушении на него, что может рассматриваться как государственное преступление. Мы сочли это как нельзя более удачным, ведь человек, более двадцати лет ловко обходивший закон, был наконец осужден благодаря формулировке в законе. Вот почему мы единодушно решили одобрить приговор судьи Ди.

— Все ясно! — сказал цензор. — Завтра первым делом подпишу этот приговор.

В беседу вступил министр церемоний.

— Я не знаток юридических тонкостей, но, как я понимаю, этот славный судья Ди раскрыл два преступления государственной важности. Одно дело проделало брешь во влиянии буддийской клики, а второе укрепило власть правительства над дерзкими купцами из Кантона. Не следует ли повысить этого наместника округа, чтобы у него было более широкое поле деятельности для применения своих талантов?

Главный секретарь медленно покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Этому судье наверняка едва исполнилось сорок лет, его ждет долгая карьера, и у него будет достаточно возможностей продемонстрировать свои способности и свое усердие. Если повышение приходит слишком поздно, оно наполняет сердце горечью, а если слишком рано — порождает чрезмерное честолюбие. В наших интересах избегать обеих крайностей.