Рекс Стаут - Острие копья [litres]

Сара Барстоу предложила мне сесть рядом.

Перед отходом ко сну прошлым вечером Вулф не дал совершенно никаких указаний, заявив, что предпочитает предоставить мне полную свободу. Он лишь повторил свою любимую поговорку: «Любая спица приведет муравья к ступице». А еще напомнил, что нашим неоспоримым преимуществом является то, что никто понятия не имеет, сколь много или сколь мало нам известно. Благодаря блестящему первому ходу нас подозревают во всеведении. И, зевнув так, что в его разинутой пасти мог бы поместиться теннисный мячик, он напутствовал меня: «Возвращайся, не утратив этого преимущества».

Я заговорил с мисс Барстоу:

– Орхидей, может, у вас здесь и нет, но цветок-другой определенно найдется.

– Да, пожалуй, так, – отозвалась она. – Я попросила Смолла проводить вас сюда, решив, что здесь нам никто не помешает. Если вы, конечно, не возражаете.

– Ни в коем случае. Здесь очень мило. Сожалею, что вынужден донимать вас, но по-другому фактов не собрать. Вулф говорит, что он распознает феномены, а я собираю факты. Не думаю, будто в этом есть какой-то смысл. Я смотрел значение слова «феномены» в словаре. Говорю это так, на всякий случай. – Я извлек свой блокнот. – Для начала просто перескажите мне общие сведения. Ну, там, семейное положение, возраст, кто на ком женат и прочее.

Она сидела, сложив руки на коленях, и рассказывала. Кое-что я уже прочитал в газетах или выудил из справочника «Кто есть кто», но все равно не прерывал ее. Семья состояла теперь из ее матери, брата Лоуренса, двадцати семи лет, на два года старше ее, и самой Сары. В двадцать один год Лоуренс окончил Холландский университет, после чего впустую растратил целых пять лет и, как я прочел между строк, немало отцовского времени и терпения. Год назад в нем внезапно раскрылся талант к конструированию, которому Лоуренс теперь целиком и посвящал себя, занимаясь главным образом самолетами. Мать и отец сохраняли взаимную привязанность на протяжении тридцати лет. Сара Барстоу не помнила, когда у ее матери начались проблемы со здоровьем, так как в ту пору была еще совсем ребенком. Семья никогда не считала болезнь матери чем-то постыдным и не пыталась скрыть ее, воспринимая это просто как несчастье близкого человека, требующее сочувствия и внимания. Доктор Брэдфорд и два других специалиста описывали болезнь терминами неврологии, которые, однако, совершенно ничего не значили для Сары. Слова были мертвыми и холодными, а мать живой и теплой.

Поместье в Уэстчестере издавна принадлежало семье, но Барстоу могли проводить здесь не более трех месяцев в год, поскольку с сентября по июнь вынуждены были жить рядом с университетом. Каждое лето на десять-одиннадцать недель Барстоу перебирались в поместье со слугами и осенью при переезде закрывали дом. Они знались со множеством местных жителей. Обширный круг знакомств ее отца, конечно же, не ограничивался одним лишь Уэстчестером, и некоторые из его лучших и старейших друзей проживали в пределах непродолжительной поездки на автомобиле отсюда. Сара Барстоу перечислила их, я записал. Я занес к себе в блокнот и список слуг, и кое-какие подробности о них. Я занимался как раз этим, когда мисс Барстоу внезапно встала со скамейки и вышла из тени деревьев на освещенную солнцем дорожку. Сверху послышался шум самолета – столь близко, что нам даже пришлось повысить голос. Я дописал: «…финн, 6 лет, Н.-Й. аг-во, хол.» – и взглянул на нее. Она стояла, запрокинув голову так, что открылась вся шея, и смотрела вверх, размахивая носовым платком. Я выскочил из тени и тоже задрал голову. Самолет пролетал как раз над нами, довольно низко, и можно было увидеть вытянувшиеся с обеих сторон фюзеляжа руки, махавшие ей в ответ. Самолет еще чуть снизился, затем развернулся и полетел назад, вскоре скрывшись из виду за деревьями. Мисс Барстоу вернулась на скамейку, вслед за ней и я.

– Это был мой брат, – объяснила она. – Он первый раз поднялся в воздух после того, как мой отец…

– Он слишком неосторожен, и у него определенно длинные руки.

– Он не летает. По крайней мере, не в одиночку. С ним был Мануэль Кимболл, это самолет мистера Кимболла.

– Вот как. Один из четверки.

– Да.

Я кивнул и вернулся к фактам. Теперь я мог перейти к гольфу. Питер Оливер Барстоу отнюдь не был его фанатом, сообщила Сара Барстоу. В университете он играл редко, а летом не чаще одного-двух раз в неделю. Покойный ректор почти всегда отправлялся для игры в «Грин медоу», членом которого являлся. Естественно, в его распоряжении был шкафчик, где он хранил спортивный инвентарь. Если учесть довольно редкую практику, то играл он неплохо, набирая в среднем девяносто пять – сто очков. Как правило, играл он с друзьями своего возраста, реже – с дочерью или сыном. Его жена никогда не пыталась пристраститься к гольфу. Четверка, которая вышла на поле в то роковое воскресенье, состояла из Э. Д. Кимболла, его сына Мануэля, Барстоу и его сына Лоуренса. Прежде в подобном составе они никогда не собирались. Во всяком случае, так полагала мисс Барстоу. Возможно, это вышло случайно из-за соседства. Брат не упоминал, что об игре договаривались заранее, хотя ей было известно, что иногда он играл с Мануэлем. Особенно она сомневалась в предварительной договоренности по той причине, что то было первое появление отца в «Грин медоу» этим летом. Из-за состояния миссис Барстоу семья переехала в Уэстчестер на три недели раньше обычного, и ректор планировал вернуться в университет вечером того же воскресенья.

После этих слов Сара Барстоу замолчала. Я оторвался от записи и взглянул на нее. Сцепив пальцы, она смотрела куда-то вдаль за дорожку. Наконец Сара Барстоу тихо произнесла, ни к кому не обращаясь:

– Теперь он никогда туда не вернется. Все, что он хотел сделать… все, что он сделал бы… Никогда…

Я подождал немного и расшевелил ее вопросом:

– Ваш отец хранил свою сумку с клюшками в «Грин медоу» весь год?

Она повернулась ко мне:

– Нет. Зачем… Конечно же нет. Иногда он пользовался ими в университете.

– У него была только одна сумка?

– Да! – Ответ прозвучал твердо.

– Значит, он взял их с собой? Вы приехали сюда в субботу днем. Из университета вы ехали на автомобиле, а багаж вез грузовик. Сумка была в машине или в грузовике?

Было очевидно, что я затронул какое-то больное место. Мышцы у нее на шее напряглись, руки прижались к бокам, и вся она как-то съежилась.

Я притворился, будто не заметил ее реакции, и просто ждал, поигрывая карандашом.

– Не знаю, – ответила она. – Не помню, правда.

– Наверное, в грузовике, – предположил я. – Раз уж он не был ярым поклонником гольфа, то вряд ли стал класть клюшки в автомобиль. Где сумка теперь?