Артур Дойль - Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

Чрезвычайно обяжете, если будете осведомлять еженедельно.

Лауэнштейн! Это имя сразу напомнило мне газетную заметку, гласившую о таинственных исследованиях в области омолаживания организмов и приготовления жизненного эликсира. Лауэнштейн из Праги! Изобретатель чудодейственной сыворотки, бойкотируемый ученым миром за отказ открыть ее секрет.

В нескольких словах я рассказал обо всем, что припомнил. Беннет снял с полки руководство по зоологии.

– «Лангур, – прочел он, – большая черная, обезьяна, живущая на склонах Гималайских гор, самая крупная и наиболее близкая к человеку из лазающих пород обезьян»… Дальше идет подробное описание. Ну, мистер Холмс, благодаря вам, мы проследили зло до самого его источника.

– Действительный источник, – сказал Холмс, – надо искать, конечно, в этой запоздалой любви, которая внушила нашему пылкому профессору мысль, что для достижения своей цели ему необходима молодость. Тот, кто пытается восставать против природы, неизбежно падает вниз. Высший тип человека может превратиться в низшее животное, если он сойдет со своей прямой дороги. – Он помолчал немного, размышляя о чем-то и держа перед глазами флакон с прозрачной жидкостью. – Если бы я написал этому человеку, что я предам его уголовной ответственности за тот яд, который он распространяет, мы бы не имели больше никаких волнений. Но это может повториться. Другие могут найти лучшие источники. В этом кроется настоящая опасность для всего человечества. Подумайте, Ватсон, что будет, если все низменное будет продолжать свою бесполезную жизнь? А высшее будет, по-прежнему, стремиться к высшему и умирать? В какое зловонное место превратится тогда наш бедный мир!

Но грезы исчезли, и Холмс, деятельный Холмс, вскочил со стула.

– Я думаю, что нам больше не о чем размышлять, мистер Беннет. Разнообразные случаи укладываются теперь легко в одну общую схему. Собака, конечно, раньше нас почувствовала перемену. Ее чутье не обмануло ее. Это была обезьяна, на которую нападал Рой, а отнюдь не профессор, так же, как не он, а обезьяна дразнила Роя у конюшни. Этому странному существу доставляло удовольствие лазать по стенам, и простая случайность привела его к окну молодой девушки. Ватсон, я думаю, мы еще успеем выпить по чашке чая в нашей гостинице до отхода поезда…

В высшей степени странно, что именно тогда, когда я отошел от дел, мне представилась задача, не менее необычайная и таинственная, чем те, которые мне приходилось разрешать за свою долгую профессиональную деятельность. И притом все произошло, можно сказать, у самых моих дверей.

Я только что переселился в мой домик в Суссексе и предался укрепляющей жизни на лоне природы, о которой долгие годы мечтал среди туманов Лондона. В этот период моей жизни дорогой мой Ватсон почти совсем исчез с моего горизонта. Он только изредка приезжал ко мне провести воскресный день. Поэтому я должен сделаться сам своим собственным хроникером. Ах, если бы он был со мной, что бы он сделал из такого удивительного происшествия и из моего случайного торжества над всеми затруднениями! Теперь же я должен сам, бесхитростными простыми словами, рассказать эту историю и отметить каждый мой шаг на трудном пути, который лежал передо мной, когда я пытался разгадать тайну «Львиной гривы».

Моя вилла расположена на южных склонах дюн, с которых открывается широкий вид на море. В этой части береговая линия состоит почти из одних меловых скал, с которых можно спуститься по одной только длинной, извилистой тропинке, крутой и скользкой.

Внизу тропинки на сотню ярдов тянется покрытый гальками берег, который не заливается даже приливом. Но в разных местах есть изгибы берега и заливчики, великолепные бассейны для купанья, наполняющиеся свежей водой после каждого прилива. Этот прекрасный берег тянется на несколько миль в обе стороны и прерывается только в одном месте маленькой бухточкой, где расположена деревня Фулверс.

Мой дом стоит одиноко. Мне, моей старой экономке и моим пчелам – нам одним принадлежит вся усадьба. Но в полумиле расстояния находится учебное заведение Гарольда Стокхерста, прозванное из-за своей крыши «Коньками». Это – школа, где молодые люди под руководством нескольких учителей готовятся к различным профессиям. Мы с Стокхерстом подружились со дня моего приезда, и у нас установились такие отношения, что мы без предупреждения могли по вечерам заходить друг к другу.

В конце июля 1925 года поднялась сильная буря. Море гнало волны к самым скалам и оставляло при отливе целые озера на берегу. Наутро того дня, о котором я говорю, ветер утих, и вся природа точно заново вымылась и освежилась. В такой прекрасный день невозможно было работать, и я вышел побродить перед завтраком, чтобы насладиться чудным воздухом. Я шел по скалистой тропинке, ведшей к крутому спуску к берегу. За моей спиной кто-то окликнул меня, и я увидел Гарольда Стокхерста, приветливо махавшего мне рукой.

– Что за утро, мистер Холмс! Я был уверен, что встречу вас на прогулке.

– Я вижу, вы идете купаться.

– Вы опять за старую привычку, – засмеялся тот, похлопывая себя по оттопырившемуся карману. – Да, Макферсон вышел рано, и я надеюсь застать его там.

Фитцрой Макферсон был преподаватель истории искусств. Он был атлет по природе и отличался во всех играх, не требовавших особого напряжения. Жизнь ему отравляла сердечная болезнь, как следствие ревматизма. Но и лето, и зиму он купался, и я, сам пловец, составлял ему часто компанию.

В это мгновение мы увидели самого Макферсона. Его голова показалась над скалой в том месте, где кончалась тропинка. Потом наверху вырисовалась и вся его фигура. Он качался, как пьяный. В следующее мгновение он взмахнул руками и с ужасным криком упал ничком.

Мы со Стокхерстом бросились к нему – он лежал в каких-нибудь пятидесяти ярдах от нас – и повернули его на спину. Было совершенно очевидно, что он умирал. Глаза его стали стеклянными, а щеки мертвенно-бледными. На мгновение лицо его ожило, и он произнес два или три слова, точно желая нас предостеречь. Слова были неясны, но я уловил последние, вырвавшиеся криком с его губ:

– …Львиная грива!

Это были совершенно бессмысленные, непонятные слова, но я услышал именно их. Макферсон приподнялся, взмахнул руками и упал на бок. Он умер.

Мой спутник онемел от неожиданности и ужаса. Но я, конечно, был уже весь настороже: перед нами был какой-то необыкновенный случай.

Макферсон был одет только в пальто, брюки и не зашнурованные полотняные туфли. Когда он упал, пальто, накинутое им на плечи, соскользнуло и обнаружило его спину. Мы были поражены. Вся спина его была покрыта темно-красными полосами, точно его исполосовали проволочной плетью. Орудие, которым производили эту экзекуцию, очевидно, было гибким, так как ребра и плечи Макферсона были охвачены длинными, извивающимися полосами. С подбородка его текла кровь. В мучительной агонии он прокусил нижнюю губу. Его искаженное лицо говорило, что агония эта была ужасна.