Кэй Стрэхен - Следы

Думаю, на этом все, кроме, разве что, еще одной детали. Народ по какой-то причине очень хочет, чтобы вы с Грегом ни о чем не знали. Время от времени кто-то обязательно останавливается и благодарит Бога за то, что вы двое не здесь. Я не прошу, чтобы ты после моего письма притворилась, будто его не было; но в какой-то степени мне бы этого хотелось. Тут и так все хуже некуда, еще не хватало, чтобы семья на меня обиделась. Придет время, и им все равно придется тебе все рассказать. А то тех пор, если бы ты могла принимать их надутые письмеца «у-нас-все-в-порядке» и не подавать виду, что ты уже в курсе, это бы мне очень помогло.

Я буду каждую ночь писать тебе правду обо всем, что происходит в доме. Мне ты, конечно, можешь отвечать все, что хочешь. Как я уже говорил, мне нужна твоя помощь. Но опять же, если ты откажешься принимать в этом участие, я пойму. Возможно, было бы лучше сказать, что ты можешь делать то, что должна. Но это не важно, правда. А что тогда важно?

Твой любящий брат,

11 октября 1900, ночь четверга

Дорогая Джуди,

Я обещал снова написать ночью, но мне почти нечего добавить к своему последнему письму.

Весь день меня мучили сомнения по поводу целесообразности этого. Но я его начал, и тебе нужно описание развития событий, а мне нужна твоя помощь; так что я его все-таки напишу. Уверен, что тебя в особенности интересуют семейные новости. Сейчас все неустанно твердят, как же хорошо с этой ситуацией справляется дедушка. У него есть трость, с которой Крис ходил на Востоке, и он ковыляет с ней по дому, делая вид, что вообще-то вполне может обойтись и без этого. Физически с ним все очень плохо. Но морально, черт подери, Джуди, я даже не могу сказать. Подумай над этим. Похоже ли это на дедушку: настаивать, несмотря ни на что, без всякой на то причины, на том, что кто-то проник в дом с улицы, убил отца и сбежал? Нет, сэр, это совершенно на него не похоже. Но именно так он говорит. Я решил, что либо дедушка думает, что это сделал я, и накручивает всю эту болтовню, чтобы меня выгородить, либо он немного тронулся умом.

Это наводит на интересные размышления о том, будет ли он и дальше меня выгораживать. Я знаю о нем одно. Что он самый замечательный, прямолинейный и мудрый человек из всех, кого мне доводилось встречать (если бы отец был жив, он в старости стал бы таким же, как и дедушка. Но дедушка опережает отца на тридцать три года жизни, опыта, знаний и мудрости). И если бы любой человек с такими качествами был абсолютно уверен в том, что его внук убил собственного отца, даже по ошибке вместо другого человека, то стал бы он прикрывать своего внука и позволил бы ему гулять на свободе? Думаю, что да. Ты знаешь, что дедушка всегда яро выступал за идею о сочетании пользы с нравственностью и отстаивал принцип благополучия большинства. Он бы подумал, что мое спасение от наказания спасёт всю семью от ещё большего наказания. И если мое наказание будет совершенно справедливо, то остальные этого совсем не заслуживают. Наша фамилия будет запятнана. Вас с Люси будут знать как сестёр убийцы — отцеубийцы. Дядя ваших детей будет казнен. Нет, дедушка этого бы не допустил. Несколько месяцев назад он написал Люси: «Будь милосердной, а не справедливой». Именно так бы он и поступил. Он позволил бы мне ускользнуть от правосудия — это милосердный поступок по отношению ко всей семье. Он бы спас меня, чтобы спасти наши идеалы, традиции и будущее других Квилтеров. Любой из нас так бы поступил. Я это знаю.

Олимпия все ещё не встаёт с кровати. Она просто лежит и все. Сегодня днём я заходил к ней на пару минут побеседовать. Если только семья оставит все эти чертовы сентиментальности и перестанет постоянно «жалеть» друг друга, мы сможем нормально выступить в пятницу на дознании. Я прямо спросил Олимпию, как так получилось, что старый пистолет дяди Финеаса оказался под ней, когда остальные дамы поднимали ее на кровать.

Она сказала, что раз я спрашиваю о предположениях, то она предполагает, что схватила пистолет — да, Олимпия может его только «схватить», — и спрыгнула с кровати, а затем потеряла сознание. Кажется, что когда дяди Финеаса нет дома, она всегда спит с его старым пистолетом под подушкой.

Я сказал ей, что пистолет был разряжен. Она сказала, что знает. Она бы просто боялась спать с этой чудовищной и опасной штукой под кроватью, если бы она была заряжена.

Пистолеты Олимпии в таком случае всегда будут разряжены, не думаешь? Как будто вся ее жизнь состоит из одних лишь движений — до тех пор, пока вещи не перестают притворяться полезными. Воображение под маской реальности. Ее жизнь — сцена, и она постоянно на ней играет; это актерство взяло верх над ее живой душой, она играет больше, чем это принято в обществе.

Она сказала, что, должно быть, ее так испугал звук выстрела, хотя она не помнит, чтобы слышала его (доктор Джо говорит, что это не так уж необычно. И что обычно, когда люди теряют сознание от внезапного страха, они могут не помнить об этом, придя в себя). Последнее, что помнит Олимпия — она натерла руки лосьоном, легла в постель и потушила лампу на прикроватной тумбочке.

Думаю, что ее прострация сейчас — попытка отличиться. Прости. Убого с моей стороны так писать об Олимпии. Я невероятно ей восхищаюсь, и она это знает.

Тетушка Грасия только пытается делать вид, что все в порядке. Но выглядит она болезненно. Горе усилило ее равнодушие. Горе — просто первое, что приходит в голову, но на самом деле для тетушки Грасии это горе вместе с ужасом. Она убеждена, что кто-то из нас, прямо здесь, в нашем доме, в понедельник ночью убил отца. Как и всегда, ей удается быть самым полезным членом семьи. Она готова жизнь отдать за любого из нас; но она уже не может жить с нами — за исключением, конечно, дедушки и Люси.

Люси, бедняжка, очень подавлена. Она везде и всюду помогает тетушке Грасии. Но выглядит она… страшно. Ты бы ее не узнала. Этот застывший ужас до сих пор не сошел с ее лица, будто приклеился к ней, как маска. Она и так была худенькой, но с понедельника, кажется, сбросила еще фунтов десять. Она не плачет. Она ходит по дому, работает или общается с дедушкой. Люси перестала читать. Писать. Когда не занята домашними делами, она ходит, как хвостик, за дедушкой (так говорит Крис) или, если я дома, то за мной. Она просто сидит где-нибудь рядышком, крошечные ручки на коленях и это ужасное выражение лица. Сегодня вечером она взяла планшет и начала писать тебе. Исписала что-то около половины страницы, а затем бросила планшет с письмом в огонь камина. Я знаю, почему. Люси не будет лгать. Написать правду она не может. Так что она забросила это дело.

Думаю, что лучше всех пережили трагедию Ирен с Крисом. Ирен осмелилась сказать, что у них с Кристофером все еще жива их «великая любовь». Все остальные: тетушка Грасия и дедушка, Люси и я, например, тихо ненавидим друг друга. Однако я не могу сказать, что это вообще никак не отразилось на Ирен и Крисе. Ирен почти все время плачет. Трясется, как осинка, и стала особенно ранимой. Она не так подавлена, как тетушка Грасия, но, бедняжка, создает впечатление человека, пытающегося держаться в стороне. Думаю, что горе — одна из самых ревностных и эгоистичных эмоций, и Ирен это чувствует даже со стороны Криса. У нас нет никаких оснований ждать от нее тех же чувств, что переживаем мы; но поскольку она не так тронута, она эмоционально исключена из нашего общества и чувствует себя одиноко.