Кэй Стрэхен - Следы

О Крисе тяжело писать и понять его тоже непросто. Он любил отца. Есть кое-что, что лишь ему одному приходится переживать, — раскаяние. Он превратил последние месяцы жизни отца в ад, и сам это прекрасно знает. Когда Крис думает о нашей потере, он белеет, как простыня. Крис, как и все мы, немного помешался. Джуди, нет никакого смысла отрицать — Крис в ужасе. И страх его съедает изнутри. Думаю, что так часто происходит с мужчинами и женщинами.

Крис вбил себе в голову, что рано или поздно во всем произошедшем обвинят Ирен, потому что она единственная, кто не был заперт в комнате той ночью. И Крис превратился в ищейку. Мягко говоря, спорная роль, и Крис справляется с ней плохо. Он слишком увлекся своим протестом. Насколько могу судить, единственное, что играет против Ирен — как раз отчаянные попытки мужа доказать ее невиновность. Все, кроме Криса, без каких-либо доказательств знают, что это не она. Я пытался донести это до него сегодня, но он не слушает.

Говорит, что ему приятно, что мы так его поддерживаем, но после расследования за дело может взяться закон. А к тому времени, если (или когда) это произойдет, он думает, что лучше собрать побольше доказательств чуть более вещественных (пусть и менее прекрасных), чем вера семьи.

Он ходит и выискивает эти доказательства с той ночи. Если он и нашел хоть что-нибудь еще стоящее, меня об этом не оповестили. Вот примерно так он строит свои мысли:

Веревка — так сказала ему тетушка Грасия — лежала на чердаке больше года. Ее привезли для сушки белья. Но она оказалась слишком толстой для прищепок, так что ее свернули и положили на чердак. Факт, что ту веревку кто-то достал с чердака, Крис считает невероятно важным. Вспомни малышку Люси, когда ей было четыре и дядя Финеас тайком отвел ее в цирк; после выступления клоуна она спросила: «Ефли бы он не был таким глустным, он был бы смефным?»

Весь сегодняшний день Крис посвятил вопросу о том, кто же запер всех нас в своих комнатах. Я сказал ему, что таким образом он обращает свое внимание на вопрос о том, кто убил отца. Дураку понятно, что кто бы ни сделал первое дело, он же сделал и второе. Он попытался казаться проницательным, произнеся свое: «Возможно».

Вечер четверга, немного позже

Как только я закончил предыдущий абзац, в гостиную вошла тетушка Грасия. Думаю, она подозревает, что я рассказываю тебе правду, хотя ни обвиняет меня, ни расспрашивает. Она принесла с собой вещи для штопки и впервые с утра вторника выразила желание с кем-то поговорить. Так что я отложил свое письмо на час, и мы разговаривали.

Думаю, что это Крис заставил тетушку Грасию так сильно волноваться насчет запертых дверей. Она спросила меня, не странно ли это, что кто-то прошелся по верхнему этажу, запирая все наши двери, но при этом никого не разбудил.

Я ответил, что возможно, но что это не совсем уж странно. Мы с ней и Люси всегда спали как убитые. Олимпия слегка глуховата. Крис тоже любитель поспать; если бы он услышал, как вокруг кто-то возится, он наверняка бы подумал, что это Ирен. Ирен внизу за запертыми тяжелыми дверьми не смогла бы услышать, как кто-то крадется по верхнему коридору.

— Все это, конечно, очень хорошо, — сказала она, — но что насчет твоего деда? Думаешь, что кто-то смог бы открыть его дверь, вытащить ключ из внутренней замочной скважины, закрыть дверь и запереть снаружи так, чтобы он не услышал ни звука? Он спит как индеец.

— Раз уж на то пошло, — ответил я, — отец тоже всегда спал очень чутко. Но двери заперли, и никто не слышал, как. Зачем грузить себя догадками, когда у нас на руках факты?

Тетушка Грасия заявила, что как таковых фактов у нас пока еще нет. Сказала, что я неправ насчет того, что отец спал чутко. Точнее, в последнее время он спал крепко из-за лекарств, которые выписывал ему доктор Джо. Она сказала, что позже поговорит с ним об этом. А сейчас она хотела поговорить со мной о запертых дверях.

— Лично я думаю, — сказала тетушка Грасия, — что кто-то собрал ключи еще до того, как все пошли спать — вечером или, может быть, после обеда. Тогда ночью убийце ничего не оставалось, как вставить ключи в замочные скважины и повернуть их в нужную сторону. Скорее всего отец не смог бы услышать столь тихий звук. Иначе просто не может быть — никто не способен открыть дверь в его спальню, при этом не разбудив его. И никто из нас, за исключением Ирен, не заметил бы отсутствия ключей в замках, когда мы ложились спать. Никто из нас, кроме Ирен, просто не пользовался ими.

— А ее ключ был в замке, когда она ложилась спать? — спросил я.

Тетушка Грасия сказала:

— Не знаю.

— А почему бы вам у нее не спросить? — предложил я.

— Я спрашивала.

— Она не смогла вспомнить? Или не хотела говорить?

— Нет, она сказала мне. Сказала, что ключа в замке не было. Она сказала, что заметила это и рассказала Крису. Но он ответил что-то вроде «какая разница».

— Что, тетушка Грасия? — спросил я.

Кажется, она заметила дырку у меня на плече. Я не люблю Ирен даже немного больше, чем ее не любит тетушка Грасия. Но еще мне нравится честность больше, чем ей.

— Ну, — усмехнулась она, — поскольку ключа в двери не было в девять часов, не кажется ли тебе странным, что когда около одиннадцати часов Ирен обнаружила, что дверь заперта, и тут же подумала, что это Кристофер запер ее изнутри?

— Нисколько, — сказал я. — Она была зла, и чувства возобладали над разумом. Зачем ей вдруг думать о каком-то ключе? Дверь была заперта, не так ли? Мы с Ирен по крайней мере сходимся во взглядах насчет реальных фактов. Дверь была заперта. Ну, Крис вполне мог встать, найти ключ и запереть ее, почему бы и нет? Ключи имеют свойство теряться.

— Очевидно нет, — сказала тетушка Грасия, не отрывая глаз от шитья. — Я спросила всех, кроме тебя, Нил. Никто не смог сказать, был ли их ключ в замке в ту ночь. А ты помнишь что-нибудь насчет ключа от своей двери?

Конечно я не помнил. Я к нему даже не прикасался с тех пор, как Ирен вставила его в мой замок, много недель назад.

— Никт в этом доме, кроме Ирен, — сказала тетушка Грасия, — никогда даже не прикасался к этим ключам и не думал о них. Пойми, Нил, — она начала говорить очень быстро, возможно потому что заметила, что ее несправедливость начинает меня злить, — я не думаю, что Ирен зашла к Дику в комнату в понедельник ночью и застрелила его. Я это знаю. Мы все это знаем. Ирен была в ту ночь в коридоре с ключами от всех дверей. Она могла закрывать и открывать их как ей вздумается. Она запросто могла запереть нас всех по своим комнатам. Она вполне могла провести десять с чем-то минут после выстрела в комнате Дика, как она нам и рассказала, или же могла потратить это время на то, чтобы помочь кому-нибудь сбежать или спрятаться, или (эти последние слова Дика, которые Ирен нам процитировала, особенно «красная маска», нисколько меня не убедили. А тебя?). А затем, когда она убедилась, что ее — скажем, друг, — был в безопасности, она могла взять и снова отпереть все двери. В первую очередь дверь Люси — единственного ребенка в доме.