Агата Кристи - Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все

— Прекрасно. Тогда к делу. Я хочу знать, говорил ли он вам когда-нибудь — в те дни, когда бедняга мог еще членораздельно говорить — о некоем проекте Б.

— Проект Б. — Матильда Клекхитон призадумалась. — Что-то знакомое, — сказала она. — Он имел обыкновение рассказывать о тех или иных проектах или о каких-то операциях. Но поймите, все они были для меня абсолютно непостижимы, и он это прекрасно знал. Ему всегда нравилось — ах, как бы это сказать — в общем, удивлять меня. Представьте себе: фокусник вам рассказывает, что умеет доставать трех кроликов из своего цилиндра, а как он это делает — не говорит. Что-то в этом роде. Проект Б.? Да, это было очень, очень давно. Тогда он был просто одержим этим проектом. Я даже иногда его спрашивала: «Как поживает ваш проект Б.?»

— Знаю, знаю, вы всегда были исключительно тактичны. Вы всегда помнили, чем человек занимается и чем в данный момент увлечен. И даже в тех случаях не имели ни малейшего понятия о предмете разговора, вы все равно проявляли живой интерес. Помню, я как-то пустился в описания нового палубного орудия… Вы, должно быть, помирали от скуки, но слушали с таким восторгом, будто всю жизнь только и мечтали, что узнать об этом побольше.

— Это верно, я умела слушать, хотя, конечно, особым умом не отличалась.

— Ну так вот — я хотел бы побольше узнать о том, что Робби вам рассказывал про свой проект Б.

— Он говорил — да, сейчас это очень уже трудно вспомнить, — он говорил о нем в связи с какими-то опытами на человеческом мозге. Речь шла о людях, впавших в глубокую меланхолию и склонных к самоубийству. О неврастениках, подверженных постоянному страху или тревоге. В общем, все эти заумные рассуждения, в которых всегда поминают Фрейда… Так вот он рассказывал, что побочные явления были просто ужасные. Понимаете, люди становились совершенно счастливыми, кроткими и милыми, всю тревогу с них как рукой снимало, никаких попыток покончить с собой, но зато… Зато у них начисто исчезало чувство страха. С ними то и дело случались аварии или другие несчастья — а все потому, что они начисто забывали об опасности, совсем ее не замечали. Я, конечно, плохо объясняю, но вы понимаете, что я хотела сказать. Во всяком случае, он сказал, что это самое слабое место проекта Б.

— А он не рассказывал вам о нем более подробно?

— Он сказал, что на эту мысль его навела я, — сказала Матильда Клекхитон совершенно неожиданно.

— Что? Вы хотите сказать, что ученый — крупнейший ученый, такой, как Робби, на самом деле говорил, что вы навели его на какую-то гениальную идею? Да вы же в этом ничего не смыслите.

— Ну, разумеется. Но я всегда старалась со всеми поделиться хоть крупицей здравого смысла. Чем умнее человек, тем больше ему не хватает здравого смысла. Понимаете — в сущности, самую важную роль в жизни играют люди, которые придумывают простые вещи — вроде перфорации на почтовых марках, или, как этот Адам — нет, Мак-Адам [203] , в Америке, — который залил дороги каким-то черным веществом, так что фермеры могли вывозить свой урожай к побережью и получать хорошую прибыль. Я считаю, что от таких изобретателей куда больше пользы, чем от первоклассных ученых. Эти ученые только и думают, как бы всех нас уничтожить. Примерно так я и сказала Робби. Конечно, в шутливой форме. Он как раз мне рассказывал про всякие научные, с позволения сказать, достижения — про бактериологическое оружие, про разные эксперименты в области биологии и про то, что можно теперь сотворить с нерожденными младенцами, если добраться до них, пока они еще не появились из утробы.

О ядовитые и зловредные газы. Сказал, что даже атомные бомбы — пустячок по сравнению с изобретениями последних лет. На это я заметила, что было бы гораздо лучше, если бы Робби и ему подобные умники хоть раз придумали что-нибудь действительно полезное. Он на меня поглядел — с этаким лукавым прищуром — и говорит: «Ну-ну. И что бы вы сочли действительно полезным?» А я и говорю: «Почему бы вам вместо всех этих жутких газов и прочих гадостей не придумать что-нибудь такое, что принесло бы людям радость, чтобы они чувствовали себя счастливыми? Неужели это так трудно?» И еще я напомнила ему: «Вы рассказывали про какие-то операции на мозге, когда что-то такое удаляют и пациент просто преображается. Никаких душевных мук, никаких мыслей о самоубийстве, никаких истерик. А если, — говорю, — вы можете настолько изменить человека, удалив у него кусочек кости или мышцы или подправив железу, и раз уж вы умеете менять людям характер и настроение, почему бы вам не изобрести что-нибудь такое, отчего люди становились бы более покладистыми и менее воинственными? Вот если бы вы приготовили что-то такое… Нет, не снотворное, но такое лекарство, которое помогало бы людям просто посидеть в уютном кресле и насладиться приятными снами. А тех, кто особенно устал от неурядиц или слишком уж возбужден и агрессивен, будить только для того, чтобы напоить и накормить». Я сказала, что это было бы куда лучше.

— Так это и есть проект Б.?

— Ну, подробности он мне, конечно, не рассказывал. Но он загорелся этой идеей и сказал, что в этом что-то есть и что я никогда дурного не посоветую. Вот. Ну и на самом деле, что хорошего во всех этих ужасных изобретениях, которые уничтожают людей? Зачем причинять людям страдания? Пусть уж лучше смеются. Да, про веселящий газ я, помнится, тоже ему говорила. «Когда кому-нибудь надо вырвать зуб, говорю, ему дают три раза вдохнуть этот газ, и он начинает смеяться. Неужели, говорю, вы не можете изобрести что-нибудь похожее, но только чтобы действовало подольше?» Ведь веселящий газ, если не ошибаюсь, действует что-то около пятидесяти секунд? Помню, как моему брату удаляли зуб. Врачебное кресло стояло у самого окна, а мой брат так хохотал, — он был, конечно, в полусне, — что нечаянно разбил стекло и дантист ужасно обиделся.

— Вы всегда все приправляете какими-то странными историями, — сказал адмирал. — Однако я, кажется, понял, чем Роберт Шорхэм решил, с вашей подачи, заняться.

— Но я не могу точно сказать, что именно он в конечном итоге изобрел. То есть вряд ли это было именно какое-то снотворное или… смехотворное. И название было какое-то другое. Но как-то оно действовало.

— Какое название?

— Он упоминал пару раз. Название проекта. Что-то вроде порошка Больфо [204] Бенджерз Фуд — фирменное название порошка, который растворяют в теплом молоке и принимают на ночь как успокоительное средство. , — сказала тетушка Матильда, судорожно роясь в своей памяти.

— Это вроде бы порошок от блох?

— Не думаю, чтобы это имело отношение к блохам. Мне кажется, это было что-то, что надо было нюхать — а может, название какой-то железы… Понимаете, мы говорили с ним сразу про несколько вещей, и мне трудно было заметить, где кончается одна тема и начинается другая. Больфо… Нет, Бен… Да, оно начиналось на «Бен». И это было связано с каким-то очень приятным словом.