Агата Кристи - К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

— Прекрасно, — сказал он вкрадчиво. — Теперь ясно, что миссис Бренда Леонидис собственными руками вырыта себе яму. Как и мистер Лоренс Браун. Значит, это все-таки были они…

Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне кажется странным, как мгновенно и без остатка улетучились мои сочувствие и жалость к Бренде Леонидис — после того, как я нашел ее письма к Лоренсу Брауну. Наверное, было задето мое тщеславие, ибо я не мог примириться с этим внезапным открытием — с ее выспренней и слащавой страстью к Лоренсу Брауну и с тем, что она сознательно лгала мне. Не знаю, я не психолог. И мне естественнее было думать, что сострадание мое окончательно убила только мысль о маленькой Жозефине, которой ради собственного спасения можно было проломить голову.

— Льва, по-моему, поставил Браун, — сказал Тавернер. — Этим объясняется одно обстоятельство, которое сильно меня озадачило.

— Какое же?

— Вся затея какая-то глупая. Вот послушайте. Допустим, девочка завладела этими письмами, надо сказать, совершенно убийственными. И первое, что необходимо было им сделать, — любой ценой попытаться заполучить их обратно (если даже девочка станет о них говорить, но не сможет их показать, ее разговоры будут восприняты просто как детские фантазии). Но обратно заполучить их нельзя, поскольку их невозможно было найти. Остается одно — убрать с дороги ребенка. Совершив одно убийство, можно не церемониться и дальше. Известно, что девочка любит качаться на двери в заброшенном дворе. Казалось бы, чего лучше — подождать немного за дверью и оглушить ее, когда она войдет, кочергой или железным ломом, а на худой конец и здоровым куском шланга. Благо все там под рукой. Для чего было затевать всю эту историю с мраморным львом, устанавливать его на двери, притом неизвестно, упадет он на девочку или пролетит мимо, а даже если и пристукнет ее, то не до смерти (так и случилось в итоге)? Я хочу спросить, с какой целью все это делалось?

— И каков же ответ?

— Единственное, что мне поначалу пришло в голову, — это необходимость кому-то получить алиби. Иметь твердое алиби на то время, когда Жозефину стукнули по голове. Но это не убедительно, во-первых, потому, что все равно ни у кого, по-моему, так и нет алиби, а во-вторых, вряд ли можно было рассчитывать, что девочки не хватятся за ленчем и не пойдут искать — а тогда найдут этого мраморного льва и поймут, что произошло. Весь этот modus operandi [146] Способ действия (лат.). будет тогда нетрудно разгадать. Если бы, конечно, убийца убрал мраморный брусок до того, как девочку нашли, это всех бы поставило в тупик. А так, концы с концами не сходятся.

Он развел руками.

— Ну, а какое объяснение предлагаете вы?

— Особенности личности. В частности, идиосинкразия [147] Идиосинкразия — индивидуальные особенности человека, проявляющиеся в отвращении к чему-либо. как отличительная особенность Лоренса Брауна. Он не переносит насилия-он не может себя заставить совершить физическое насилие. Он не мог бы стоять за дверью и шарахнуть ребенка по голове. Но он мог бы положить кусок мрамора на дверь и уйти, чтобы не видеть, как все произойдет.

— Понимаю, — сказал я, — тот же эзерин в пузырьке из-под инсулина.

— Вот именно.

— Вы думаете, он сделал это без ведома Бренды?

— Это объясняло бы, почему она не выбросила пузырек от инсулина. Они, конечно, могли договориться между собой, и она сама придумала этот трюк с эзерином — приятная легкая смерть для старого, усталого мужа… и все к лучшему в этом лучшем из миров [148] Крылатое выражение из повести «Кандид» Франсуа-Мари-Аруэ Вольтера (1694–1778), французского писателя и философа-просветителя. . Но готов поклясться, кусок мрамора на двери не ее рук дело. Женщины не очень доверяют подобным приспособлениям. И они правы. Думаю, что эзерин — это идея Бренды, но вот осуществить ее она заставила своего преданного раба. Такие, как она, избегают сомнительных поступков. Не хотят брать грех на душу.

— Теперь, когда есть письма, заместитель прокурора разрешит возбудить дело. Они потребуют еще кое-каких объяснений. И тогда, если, конечно, девочка выкарабкается, все будет обстоять наилучшим образом. — Он искоса бросил на меня взгляд. — Ну как? Какие ощущения от помолвки с миллионом фунтов стерлингов?

Я невольно вздрогнул, так как в тревогах дня совершенно забыл об этом новом развороте событий вокруг завещания.

— София еще ничего не знает. Хотите, чтобы я ей сказал?

— Гейтскил, как я понял, сам собирается сообщить им эту печальную (а может, и радостную) новость, завтра после дознания.

Тавернер умолк и в раздумье поглядел на меня.

— Интересно, как будет реагировать семейство? — сказал он.

Дознание не состоялось — так, как я и предполагал. По требованию полиции была объявлена отсрочка.

Мы были в хорошем настроении, так как накануне вечером из больницы сообщили, что травма у Жозефины оказалась не такой серьезной, как того опасались, и что она скоро поправится. В настоящий момент, сказал доктор Грей, к ней велено никого не пускать, даже мать.

— Мать в первую очередь, — шепнула мне София. — Я дала это понять доктору Грею. Впрочем, он и сам хорошо знает маму.

У меня на лице, очевидно, отразилось сомнение, так как София резко спросила:

— Почему ты смотришь на меня с таким неодобрением?

— Я… я полагал, что мать…

— Чарлз, я рада, что у тебя еще сохранились прекрасные старомодные взгляды. Но ты, я вижу, плохо представляешь себе, на что способна моя мать. Наша дорогая мамочка не виновата — она ничего поделать с собой не может. Она разыграла бы там грандиозную драматическую сцену, а такие сцены далеко не лучший способ восстановить здоровье после черепно-мозговой травмы.

— Обо всех-то ты печешься, радость моя.

— Кому-то приходится это делать сейчас, когда нет деда.

Я внимательно поглядел на нее… Я еще раз убедился, насколько проницателен был старик Леонидис — бремя ответственности уже легло на плечи Софии.

После дознания мистер Гейтскил вместе с нами вернулся в «Три Фронтона».

Откашлявшись, он торжественно, как на богослужении, объявил, что у него есть некое сообщение, которое он должен довести до сведения семьи.

Все собрались в гостиной у Магды. На этот раз мне было проще — я чувствовал себя как бы за сценой, — я знал заранее все, о чем собирался сказать Гейтскил.

Я приготовился внимательно следить за реакцией всех действующих лиц. Гейтскил был сух и немногословен. Видно было, что он держит в узде свои личные обиды и раздражение. Сначала он прочел письмо Аристида Леонидиса, а затем само завещание.

Наблюдать за присутствующими было необыкновенно интересно. Я жалел только, что не мог видеть всех одновременно.