Агата Кристи - Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

Она удалялась по тропке, а мы с Мередитом смотрели ей вслед. Мы так ничего и не решили, а тут еще Анджела стала требовать, чтобы я пошел с ней купаться. Заставить Мередита сразу же действовать было невозможно, поэтому я только и сказал ему: «После ленча». Он кивнул.

Ну а мы с Анджелой отправились купаться. Мы хорошо поплавали — через бухту и обратно, — а потом позагорали на скалах. Анджела была почему-то в плохом настроении, но меня это вполне устраивало. Я решил, что сразу после ленча отведу Кэролайн в сторонку и прямо так и скажу: это ты взяла яд. Мередит точно бы не решился ей сказать — он такой тюфяк. А я припру ее к стенке, и все. Ей придется возвратить отраву, или, уж во всяком случае, она не посмеет ею воспользоваться. Поразмыслив еще, я уже не сомневался, что это она взяла яд. Эльза была слишком благоразумной и расчетливой, чтобы пойти на такой шаг. Голова у нее работала как следует, и она слишком дорожила собственной шкурой. Кэролайн же была скроена из легко воспламеняющегося материала — неуравновешенная, увлекающаяся, истинная психопатка. И все же где-то в глубине души у меня копошилась мысль, что Мередит мог ошибиться. Вдруг это кто-нибудь из слуг проник к нему в лабораторию и отлил половину бутылки, по ошибке приняв его за какое-нибудь снадобье? В наших представлениях яд — атрибут мелодрамы, и в реальной жизни в него трудно поверить.

До тех пор, пока ничего не случится.

Когда я посмотрел на часы, оказалось, что уже довольно поздно, и мы с Анджелой буквально бегом помчались к дому. В столовой все только рассаживались за столом — все, кроме Эмиаса, который остался в Оружейном саду, продолжая работать, что для него стало почти правилом. Я еще подумал, что он правильно сделал, ибо ленч у нас был, прямо скажем, не из веселых.

Кофе мы пили на террасе. Я плохо помню, как выглядела Кэролайн. Во всяком случае, волнения на ее лице не читалось. Скорее она казалась сдержанной и печальной. Вот уж поистине сатана в юбке!

Ибо нужно было иметь сатанинскую волю, чтобы вот так хладнокровно убить человека. Если бы она схватила револьвер и выстрелила в него — это бы я еще мог понять. Но продуманное, хладнокровное, из чувства мести отравление… И такое спокойствие…

Она встала и самым естественным голосом объявила, что отнесет ему кофе. И ведь уже знала — не могла не знать, — что застанет его там мертвым. С ней пошла мисс Уильямс. Не помню, Кэролайн попросила ее об этом или та вызвалась сама. Скорее всего, Кэролайн.

Они ушли. Через пару минут удалился и Мередит. Я под каким-нибудь благовидным предлогом хотел последовать за ним, и тут он снова появился на дорожке и — бегом к нам. Лицо у него было пепельно-серого цвета.

— Доктора… быстро… Эмиас… — задыхаясь, проговорил он.

— Ему плохо? — вскочил я. — Он что, умирает?

— Боюсь, уже умер… — ответил Мередит. На мгновенье мы забыли про Эльзу. Но она вдруг закричала. Это был леденящий душу вопль.

— Умер? Умер?.. — И она бросилась бежать. Я и не знал, что человек способен так бегать — как олень, как раненый зверь. И как жаждущая мщения фурия.

— Беги за ней, — выдохнул Мередит. — Я позвоню. Беги за ней. Кто знает, что она там натворит?

Я бросился вслед изо всех сил. Думаю, в те минуты ей ничего не стоило убить Кэролайн. Никогда я не видел такого безграничного горя и такой неистовой ненависти. Вся видимость воспитания и приличных манер слетела с нее. Сразу стало ясно, что ее отец, дед и бабка со стороны матери были фабричными рабочими. Ее лишили любовника, и в ней проснулась простолюдинка. Если бы могла, она расцарапала Кэролайн лицо, вцепилась бы в волосы, сбросила через парапет. Почему-то она решила, что Кэролайн нанесла ему удар ножом. Наверное, кратковременное помутнение рассудка, это можно понять.

Я держал ее, затем ею занялась мисс Уильямс. Должен признать, действовала она весьма грамотно. Прикрикнула на нее, велев ей заткнуться, сказала, что нам совершенно ни к чему ее истерика. Гувернантка была словно фурия. Но добилась своего. Эльза утихомирилась и, всхлипывая и вся дрожа, стояла чуть в стороне.

Что же касается Кэролайн, то, насколько я помню, маска с нее сразу слетела. Она была совершенно спокойна — в трансе, сказали бы вы. Ее выдавали только глаза. Они настороженно оглядывали всех. По-моему, она за себя очень испугалась…

Я подошел и заговорил с ней. Не думаю, что Эльза и гувернантка могли услышать мои слова.

— Дрянь! Ты убила моего лучшего друга! — еле слышно прошептал я.

— Нет… О нет… Он… сам… — отшатнувшись, сказала она.

Я посмотрел ей в глаза.

— Расскажи эту чушь полиции, — поморщился я.

Она последовала моему совету, но ей конечно же не поверили.

На этом повествование Филипа Блейка заканчивалось.

Дорогой мосье Пуаро!

Выполняю свое обещание, сажусь описывать трагические события шестнадцатилетней давности, постараюсь выжать из своей памяти все, что только смогу. Начну с того, что я тщательно обдумал все сказанное вами во время нашей недавней встречи. И теперь даже более чем прежде убежден в невиновности Кэролайн Крейл. Мне и раньше трудно было поверить в то, что она решилась отравить своего мужа, но отсутствие других версий и ее собственное поведение не оставили мне ничего другого, как пойти на поводу у других и твердить вместе со всеми «если не она, то кто?».

После нашей встречи я долго размышлял относительно возможности самоубийства Крейла, которую выдвинула на суде защита. В ту пору она показалась мне совершенно нелогичной, но теперь я готов изменить свое мнение — исходя главным образом из того чрезвычайно знаменательного факта, что Кэролайн сама в это верила. Если мы допустим, что эта очаровательная и благородная женщина была осуждена несправедливо, тогда просто недопустимо пренебрегать ее собственным неоднократно высказанным мнением. Она знала Эмиаса гораздо лучше, чем любой из нас. Если она считала самоубийство возможным, значит, так оно и было, несмотря на скептическое отношение к этому всех его друзей.

Теперь я готов предположить, что у Эмиаса Крейла все же случались — а это было известно только его жене — какие-то скрытые от посторонних взглядов приступы раскаяния и даже отчаяния из-за проступков, вызванных его бурным темпераментом. Я полагаю, такое предположение имеет право на существование. Возможно, эту сторону своей натуры он раскрывал только перед женой. Хотя это совершенно противоречит его циничным высказываниям, которые я слышал очень часто, все же это вполне вероятно. Большинство мужчин обычно скрывают некоторые свои слабости, причуды или достоинства — даже от своих близких. Почтенный и суровый человек втайне позволяет себе крайне непристойные эскапады. Вульгарный делец или коммивояжер вдруг оказывается тонким ценителем искусства. Безжалостные эгоисты нередко проявляют редкостную доброту. А великодушные симпатяги порой оказываются подлецами и подонками.