Эшли Уивер - Странная месть

– А разве убийства недостаточно? – сухо поинтересовался он.

– Да, наверное, ты прав. Но знаешь, это целиком твоя вина. Нельзя быть столь неотразимым мужчиной.

Он покосился на меня, и я улыбнулась. Наверное, мне следовало бы разозлиться на Люсинду Лайонс, но я по собственному опыту знала – против чар Майло практически невозможно устоять.

После ничем не примечательного ленча я надела синее вечернее платье и приготовилась к встрече с мистером Уинтерсом в оранжерее. Это платье было одним из самых моих любимых, именно поэтому я заставила Винельду упаковать его, несмотря на то что оно не очень-то соответствовало зимнему сезону. А с учетом холода, царившего в Лайонсгейте, я бы ни за что не осмелилась надеть его к ужину.

Но для портрета, как мне казалось, оно подходило просто идеально. Сшито платье было из богатого сапфирового цвета шелка, с тонкими бретельками и идеально прилегающим корсетом, под которым взгляду открывалась пышная летящая юбка с небольшим намеком на шлейф. Я чувствовала себя несколько неловко, вышагивая по дому среди бела дня в вечернем наряде, но, к счастью, по пути мне не встретилась ни одна живая душа.

В оранжерее, как я и предполагала, тоже оказалось холодно. Однако я привыкла к ледяным сквознякам, продувающим этот дом. Почти адаптировалась к ним. Кожа была прохладной при прикосновении, но я уже не испытывала постоянного желания подойти к камину и согреть руки.

Я оглядела помещение. Стало очевидно, что оранжерею совсем забросили за то время, что семья Лайонс находилась за границей. Минимальные усилия были сделаны и для сохранения растений – многие из них просто погибли, другие зачахли и заросли сорняками. Окна были заляпаны грязью, но стекла в них, похоже, уцелели. Но на улице ярко сияло солнце и все же хоть немного, но согревало помещение.

Затем я увидела мистера Уинтерса с мольбертом и кисточками. На открытом пространстве он установил стул – это место, насколько я поняла, предназначалось мне.

Уинтерс поднял голову, когда я вошла.

– Добро пожаловать, миссис Эймс, – поздоровался он. – Присаживайтесь. Располагайтесь поудобнее.

Я уселась, он подошел поближе.

– Так, голову склоните слегка набок. Нет, нет, лучше смотрите прямо на меня.

Уинтерс опустил ладони мне на обнаженные плечи и слегка развернул меня под нужным углом. Затем его длинные холодные пальцы нежно коснулись моего подбородка. И он повернул мое лицо к свету.

– Так и думал, – пробормотал он, не убирая рук от моего лица. – Кожа у вас просто светится под лучами солнца. Изумительный, просто потрясающий цвет. И вообще такое сочетание встречается крайне редко – бледной кожи и светлых глаз с темными волосами. Очень красиво. А глаза у вас просто прелестные. Напоминают холодные чистые воды.

– Благодарю вас, – пробормотала я, боясь пошевелиться.

– А что это у вас за духи? – спросил он, все еще стоя очень близко. – «Гардения»?

– Да.

– Вам подходят.

– Благодарю, – снова пробормотала я.

И уже было усомнилась, стоило ли мне приходить сюда, но тут мистер Уинтерс резко отошел к мольберту, замер там и очень долго на меня смотрел.

Я уже привыкла к его довольно необычному поведению и теперь боялась его намного меньше, чем при нашем первом знакомстве. Несмотря на все его странности, я даже находила нечто утешительное в этой его отрешенности. Создавалось впечатление, что реалии жизни почти не оказывали на него никакого воздействия. Уинтерс жил в своем собственном замкнутом мире, тревоги и несчастья всех остальных смертных совсем его не трогали.

Я наблюдала за ним. Вот он окунул кончик кисти в краску и принялся за работу. Его растрепанные кудри отливали золотом в солнечном свете, в глазах возникал живой пламенный блеск. Он был очень хорош собой в эти минуты, и я подумала: писал ли он когда-нибудь автопортрет?

– А вы когда-нибудь писали автопортрет?

Уинтерс отрицательно покачал головой:

– Ничего хорошего из этого бы не вышло.

– Почему же?

– Произведение искусства удается лишь тогда, когда художник видит нечто стоящее его кисти: красоту предмета или живого существа. А во мне никакой красоты нет.

Какая-то наигранная скромность. Уж ему-то определенно прекрасно известно, как он хорош собой.

Уинтерс как будто прочитал мои мысли и добавил:

– Знаю, меня считают привлекательным мужчиной. – Он произнес это без всякого хвастовства, но и презрения в его тоне не слышалось. – Но когда я смотрю на себя, никакой красоты не вижу. Вижу совсем другое.

Интересно, что же он видит, подумала я, но не осмелилась спросить, поскольку он был целиком погружен в работу, да и спрашивать об этом было бы не слишком вежливо.

Уинтерс продолжал колдовать над полотном. Я поняла, что ошиблась, думая, будто этот сеанс и сама обстановка предоставят мне прекрасную возможность задать кое-какие вопросы. Все его внимание было сосредоточено на портрете, и вывести его из этого состояния казалось очень непросто.

Мистер Уинтерс продолжал творить, и мы оба молчали. Сама я прежде никогда не видела художника за работой, и мне было очень интересно следить за этим процессом, наблюдать за меняющимся выражением его сосредоточенного лица. Постепенно я и сама целиком ушла в свои мысли, убаюканная тихим и нежным шелестом кисти о полотно.

Не знаю, сколько времени я просидела на этом стуле. Наверное, все же очень долго, потому что, когда начала двигаться, почувствовала, что все мышцы мои словно онемели от неподвижности. Свет начал меркнуть, сгущались тени. Надо было еще успеть переодеться к обеду.

Я посмотрела на мистера Уинтерса. Художник подошел к окну. Розовые лучи заходящего солнца окрашивали в нежный цвет лужайки и холмы, и все казалось ярким и бесконечно прекрасным.

– Как красиво, – заметила я. – Наверное, будучи художником, вы смотрите на все это совсем другими глазами.

– Мне никогда особенно не удавались пейзажи, – отозвался Уинтерс, по-прежнему не оборачиваясь ко мне. – Вот люди – совсем другое дело.

– Почему?

Тут он наконец повернулся ко мне лицом.

– Я вижу людей более ясно и отчетливо. Но в каком-то смысле, наверное, разница между пейзажами и портретами не так уж и велика. Все те же изгибы и линии, неотъемлемая опасность.

– Да, наверное, вы правы, – задумчиво протянула я, не совсем понимая смысл его последней фразы. Присущая ему отрешенность постепенно куда-то испарялась. На смену ей пришло выражение глубокой печали. Он уже не выглядел человеком, затерявшимся в каком-то другом мире, скорее – в прошлом.

– С вами все в порядке? – после паузы спросила я.

– Не надо было мне сюда возвращаться, – вдруг выпалил художник. Взглянул на меня, и я была поражена, какое страдание светится в его глазах. – Не надо было, но и не приехать я не мог. Она как магнит, который всегда притягивает, и сил противиться этому просто нет.