Морис Леблан - Приключения Арсена Люпена

Люпен спросил старика Штейнвега:

— От какой болезни умер великий герцог?

— От воспаления легких, продолжавшегося очень недолго, всего несколько дней. Почти все время он был без памяти, и, что ужаснее всего, окружающие видели, как в редкие минуты просветления он шевелил губами, пытаясь что-то произнести, — и не мог. Временами он зна́ком подзывал к себе жену и, беспомощно шевеля губами, старался ей что-то сказать.

— Покороче, пожалуйста! Сказал ли он что-нибудь перед смертью? — спросил Люпен.

— Нет, он так ничего и не сказал. Но в момент, когда ему было лучше, он, собрав всю свою силу, написал несколько слов на листке бумаги, который ему подала жена.

— Что там было написано?

— Бо́льшая часть написанного совершенно неразборчива, а остальное… три цифры, ясно написанные: восемь, один, три…

— Знаю, восемьсот тринадцать, дальше?

— Дальше слово, в котором можно разобрать в середине три буквы и в конце две буквы, так что получалось…

— Апоон… знаю.

Замо́к уже поддавался под усилиями работающих снаружи охранников. Люпен торопливо спросил, боясь быть прерванным:

— Следовательно, слово «Апоон» и восемьсот тринадцать — все, что можно было разобрать из написанного герцогом? Может, это указания, при помощи которых можно найти бумаги?

— Да.

Люпен вцепился обеими руками в замок, стараясь помешать его вынуть.

— Штейнвег, что стало с женой великого герцога?

— Она умерла вскоре после смерти мужа, говорят, с горя.

— А сын?

— У великого герцога не было ни сестер, ни братьев, и к тому же он был женат тайно, морганатическим браком. Ребенка взял старый друг герцога Германа Третьего и воспитал его под именем Пьера Ледюка. Это был мальчик с очень дурным характером, своевольный, со странными фантазиями, неспособный к жизни. В один прекрасный день он уехал, и его больше не видели.

— Он знал свое настоящее имя?

— Да, и ему показывали также листок бумаги, на котором герцог, его отец, написал число восемьсот тринадцать.

— А этот слуга никому не рассказывал об этом, кроме тебя?

— Никому.

— А ты — никому, кроме Кессельбаха?

— Да, только ему. Но из осторожности я, дав ему прочесть оба эти листа, оставил их у себя. И, как показало дальнейшее, я поступил очень правильно.

— А эти документы у тебя?

— Да.

— Они хорошо спрятаны?

— О да!

— В Париже?

— Нет.

— Тем лучше. Не забывай, за тобой следят и твоя жизнь в опасности.

— Я это отлично знаю. Малейшая ошибка — и я погиб.

— Верно. Поэтому будь осторожен и постарайся сбить с толку врага, чтобы он потерял твой след. Наше дело в шляпе. Через месяц, самое позднее, мы поедем с тобой в замок Вельденц.

— А если меня арестуют и упрячут в тюрьму?

— Я освобожу тебя.

— Удастся ли вам это?

— Будь спокоен. На следующий день, как выйду из тюрьмы. Или нет, я ошибаюсь: в тот же самый вечер, через час…

— Неужели вы сможете?

— Да, даже скорее, чем через час… наверняка. Ты все мне сказал?

— Все.

— Ну, тогда я открываю дверь.

Он отворил дверь и, вежливо кланяясь Борели, сказал:

— О, я не знаю, господин директор, как мне извиниться перед вами…

Он не успел закончить, как Борели и три тюремных сторожа ворвались в дверь.

Директор был в бешенстве. Он остолбенел, увидев двух своих подчиненных лежащими на полу.

— Убиты! — воскликнул он.

— О, вовсе нет, вовсе нет, — насмешливо проговорил Люпен, — вот он двигается. Ну, вставай!

— А другой? — спросил Борели, бросаясь к начальнику тюремной стражи.

— Он заснул немножко. Он так устал, господин директор, что я…

— Довольно говорить глупости! Молчать! — заорал Борели и, обращаясь к страже, приказал: — Отвести его в камеру!

Люпен радостно потирал руки. Наконец-то он узнал тайну проекта Кессельбаха!

К его большому удивлению, он не был посажен в карцер. Борели заявился к нему через несколько часов после посещения Штейнвега и заявил, что он находит это наказание бесполезным.

— Более чем бесполезным, господин директор, — возразил Люпен, — опасным… неудобным… может вас скомпрометировать…

— Каким образом? — спросил Борели, которого все более и более начинал беспокоить этот заключенный.

— Да вот каким, господин директор. Вы сейчас приехали из полицейской префектуры, где доложили о моем возмутительном поступке. Причем передали разрешение видеться со мной на имя синьора Стрипани. Вам было нетрудно оправдаться, потому что, когда Стрипани представил вам разрешение, вы из предосторожности позвонили в префектуру, чтобы проверить, и вам ответили оттуда, что все правильно.

— Вы это знаете?

— Конечно знаю, ведь из префектуры вам отвечал мой агент. Сейчас, когда вы были в префектуре, по вашей просьбе произвели немедленное расследование и установили, что никакого разрешения не было дано и то, которое у вас, — подделано… стали искать, кто это сделал… и, будьте покойны, не найдут.

Борели самоуверенно улыбнулся.

— Дальше допросили Стрипани, который, не запираясь, признался, что его настоящее имя — Штейнвег. Скандал! Заключенный Люпен проводит нужного ему человека в тюрьму Санте и разговаривает там с ним около часа. Что делать? Лучше всего сделать вид, что ничего не произошло. Поэтому отпускают Штейнвега и уговаривают заключенного Люпена молчать о случившемся. Верно ли я рассказал, господин директор?

— Совершенно верно, — смешавшись, сказал Борели. — Можно подумать, что у вас дар ясновидения. Итак, вы соглашаетесь на наши условия?

Люпен расхохотался:

— Вернее, уступаю вашим просьбам. Да, господин директор, вы можете успокоить кого следует в префектуре. Я обещаю молчать.

Почти целыми днями Люпен, как и другие заключенные, занимался склеиванием конвертов, материал для которых в пронумерованных пачках ему приносили каждое утро, а вечером забирали готовые конверты. Раздача пачек происходила ежедневно в одном и том же порядке, так что неизбежно Люпен каждый день получал пачку под одним и тем же номером. Это был великолепный способ связи. Оставалось только подкупить служащего частной фирмы, которой сдавались готовые конверты. Это было сделано. И Люпен, уверенный в успехе, спокойно дожидался условного знака на верхнем листе пачки.

На пятый день Арсен Люпен заметил на принесенной ему пачке условный знак — черта ногтем на втором листке.

— Наконец-то, — сказал он, — добились.

Он достал спрятанный у него маленький флакончик, откупорил его, намочил указательный палец и провел им по третьему листу пачки. Через минуту на листе показались нажимы пера, потом штрихи, образуя буквы, слова и фразы. Он прочел: