Морис Леблан - Приключения Арсена Люпена

Заживо похороненный в тюрьме Санте, потерявший всякую связь с миром, Люпен упал духом. Бессильный что-либо изменить, он надеялся только на чудо.

— Надо, чтобы это случилось, — бормотал он, — надо не потому, что я этого хочу, а потому, что это логично.

Дни шли за днями, но ничего не менялось.

Семнадцатое августа, девятнадцатое, двадцатое, последний день… Время тянулось медленно и тоскливо, наконец наступил вечер, и мрачные сумерки постепенно окутывали тюрьму. Минуты следовали одна за другой… Девять вечера — ничего, десять — ничего…

Люпен с силой сжимал голову руками, напряженно думая об одном, будто хотел вызвать событие, с которым он связал свое счастье и свободу…

Щелкнул замок.

Люпен поднялся с постели.

Вошли трое.

Люпен нисколько не удивился.

Чудо, которое он предвидел, произошло.

— Прикажете зажечь электричество? — спросил один из троих вошедших, в котором Люпен узнал директора тюрьмы.

— Нет, — ответил самый высокий из них, — достаточно фонаря.

— Позволите мне уйти?

— Да, — сказал все тот же высокий незнакомец.

Борели вышел, оставив дверь полуоткрытой, и остановился на небольшом расстоянии. Двое оставшихся о чем-то тихо говорили между собой.

— Вы — Арсен Люпен? — начал, направив на него луч света, один из них, до сих пор молчавший, более низкого роста, чем его спутник.

Он улыбнулся:

— Да, я Арсен Люпен, заключенный тюрьмы Санте, камера четырнадцатая, второе отделение.

— Это вы, — продолжал посетитель, — опубликовали в «Журналь» целый ряд заметок, в которых говорилось о письмах…

— Виноват, милостивый государь, — прервал его Люпен, — но прежде, чем продолжать разговор, я хотел бы знать, с кем имею честь разговаривать.

— Совершенно излишне, — возразил незнакомец.

— Это необходимо.

— По каким причинам?

— По причинам вежливости, милостивый государь.

Незнакомец выразил нетерпение.

— Но, мне кажется, сам факт, что мы введены сюда к вам директором тюрьмы, доказывает…

— Что господин Борели не знает приличий! Борели должен был представить нас друг другу. Здесь мы совершенно равны, здесь нет высшего и низшего, а есть только заключенный и посетитель. Два человека — больше ничего…

— Вы меня выслушаете? — спросил незнакомец.

— Нет.

— Да!

— Нет.

Разговор принимал странный характер, и более высокий из посетителей, молчавший во время этого диалога, подошел и, положив руку на плечо своего товарища, сказал ему по-немецки:

— Предоставь все это мне.

— Как? Но ведь мы хотели…

— Замолчи и уходи.

— Как я вас оставлю одного…

— Да.

— А дверь?

— Ты ее закроешь и отойдешь…

— Но ведь этот человек — Арсен Люпен…

— Уходи.

Тот ушел с недовольным ворчанием.

— Закрой поплотнее дверь! — крикнул оставшийся. — Лучше совсем… Так.

После этого он повернулся и немного осветил фонарем свое лицо.

— Надо ли вам говорить, кто я? — спросил он.

— Нет, — ответил Люпен.

— Почему?

— Потому что я вас знаю. Вы тот, кого я дожидался.

— Меня?

— Да, вас, Ваше Императорское Величество [98] Очевидно, имеется в виду Вильгельм II (1859–1941) — германский император. .

— Тише, — живо сказал незнакомец. — Не произносите этих слов.

— Но как же прикажете мне называть вас?

— Никак.

Они оба замолчали. Незнакомец ходил взад и вперед. Люпен дожидался с серьезным и почтительным выражением лица, но в глубине души он был безумно рад и горд: он, авантюрист, вор, заключенный, он — Люпен — заставил прийти к нему в камеру самого императора, наследника Цезаря и Карла Великого.

Незнакомец остановился.

— Завтра, двадцать второго августа, вы хотели опубликовать письма? — спросил он.

— Сегодня ночью, в два часа, мои друзья должны были передать редактору газеты не письма, а точный список с перечислением их и примечаниями великого герцога Германа, — ответил Люпен.

— Этот список не будет передан редактору.

— Да, он не будет передан.

— Вы вручите его мне.

— Он будет вручен Вашему… Вам.

— И все письма также.

— И все письма также.

— Ни одно из них не будет сфотографировано.

— И ни одно из них не будет сфотографировано.

Незнакомец говорил спокойным тоном, приказывая и не спрашивая, он просто указывал, как неизбежно должен поступить Арсен Люпен. Так должно быть. Так и будет. Каковы бы ни были требования Люпена, что бы он ни попросил за это. Его условия были заранее приняты.

Незнакомец продолжал:

— Вы читали эти письма?

— Нет.

— А кто-нибудь из ваших читал их?

— Нет.

— Что же тогда у вас есть?

— У меня есть список с примечаниями великого герцога, и, кроме того, я знаю место, где спрятаны эти письма.

— Почему же вы их не взяли до сих пор?

— Я узнал этот секрет в тюрьме, но мои друзья уже отправились туда.

— Замок охраняется двумястами самых верных моих слуг.

— И десяти тысяч человек было бы мало.

— Как же вы узнали, где спрятаны письма?

— Я это угадал.

— Но вы знаете еще что-нибудь, кроме того, что было в газетах?

— Нет.

— Но по моему приказу в продолжение четырех дней обыскивали замок…

— Херлок Шолмс плохо искал.

— Да? Странно… странно… И вы уверены в том, что не ошибаетесь?

— Совершенно уверен.

— Тем лучше, — сказал он, — потому что необходимо, чтобы эти письма были у меня в руках. — И, резко повернувшись к Люпену, он спросил: — Сколько?

— Что? — переспросил Люпен.

— Я говорю, сколько вы желаете за письма?

Он ожидал, что Люпен скажет ему цифру, и даже сам подсказал:

— Пятьдесят тысяч… сто тысяч?

И так как Люпен не отвечал ни слова, то он добавил:

— Мало? Ну двести тысяч? Я согласен…

Люпен улыбнулся и сказал тихо:

— Хорошая сумма. Но мне кажется, что английская королева даст за них около миллиона. Как вы думаете?

— Пожалуй.

— И что для императора эти письма вообще не имеют цены, что он заплатит за них два миллиона, так же как и три миллиона.

— Да, это верно.

— И что, если бы понадобилось, император заплатил бы эти три миллиона?

— Да.

— Ну, тогда нам будет легко достигнуть соглашения.

— На этой почве? — спросил с легким беспокойством незнакомец.

Люпен опять улыбнулся:

— О, вовсе нет… мне не надо денег. Мне нужна совершенно другая вещь, которая стоит для меня гораздо дороже миллионов.

— Что же именно?

— Свобода.

Незнакомец отступил:

— Что? Освободить вас? Но я ничего не могу сделать… это дело вашей страны, ее законов… правосудия… я совершенно не могу…