Морис Леблан - Приключения Арсена Люпена

— Месяц, Ваше Императорское Величество.

— Хорошо. Вольдемар будет ждать вас здесь. Он удовлетворит все ваши требования.

— Мне ничего не нужно, Ваше Величество, кроме свободы.

— Вы свободны.

И, глядя ему вслед, Люпен сказал себе:

— Да, сначала свободу… а потом, когда я возвращу письма, легкое пожатие руки… Больше ничего, Ваше Величество.

— Прикажете принять?

Долорес Кессельбах взяла карточку, поданную ей лакеем, и прочла: «Андре Бони».

— Нет, я не знаю этого господина.

— Он очень настаивает, говорит, что госпожа его ждет.

— А… может быть… действительно… Проведите его сюда.

После страшных событий в «Палас-отеле» Долорес Кессельбах, прожив немного в отеле «Бристоль», переехала в скромный домик на улице Девинь, в глубине Пасси. За домом был красивый сад, примыкавший изгородью к тенистым садам соседних домов.

Когда нервные припадки прекращались, она приказывала отнести себя в сад и оставалась там в грустном одиночестве до самого вечера.

Снова послышался скрип песка. На дорожке в сопровождении слуги показался молодой человек, очень изящный с виду, одетый так, как когда-то одевались художники: с отложным воротничком и галстуком с белыми помпонами на голубом фоне цвета морской волны.

Слуга удалился.

— Андре Бони?

— К вашим услугам.

— Простите, но я не имею чести…

— Вы знали, что я являюсь другом госпожи Эрнемон, бабушки Женевьевы, и написали ей в Гарш, что желали бы переговорить со мною. Вот я и пришел.

Долорес приподнялась, очень взволнованная:

— Как! Это вы?

— Да.

Она проговорила тихо:

— Неужели это вы… Я не узнаю вас.

— Вы не узнаете князя Сернина?

— Нет… ничего нет похожего… ни лоб… ни глаза… И также не похожи на…

— Заключенного тюрьмы Санте, портрет которого был помещен в газетах, — сказал он, улыбаясь. — И все-таки это я.

Последовало долгое молчание, во время которого они чувствовали себя очень неловко.

Наконец он произнес:

— Быть может, вы будете любезны сказать…

— А разве Женевьева вам ничего не говорила?

— Нет, я ее не видел. Но ее бабушка передала мне, что, по ее мнению, вы нуждаетесь в моих услугах.

— Да… это верно…

— И в чем же именно?.. Я был бы так счастлив…

Она колебалась одну минуту, потом тихо сказала:

— Я боюсь!

— Вы боитесь?! — воскликнул он.

— Да, боюсь, — продолжала она шепотом, — боюсь всего, боюсь того, что меня окружает, боюсь того, что может случиться завтра, послезавтра, боюсь жизни. Я столько перенесла, так страдала, у меня больше нет сил.

Он смотрел на нее, и острое чувство жалости подымалось в его душе. И еще — он это ясно почувствовал — готовность пожертвовать собой. Ради нее. Всецело, безо всякой надежды на взаимность.

Она продолжала:

— Я одна… совершенно одна, со мною нет никого, кроме слуг, нанятых случайно, и я боюсь… я чувствую, что вокруг меня что-то происходит, что-то готовится…

— Но что именно, с какой целью?

— Я не знаю, но чувствую, что враг бродит вокруг меня, — ответила она еле слышно.

— Вы что-нибудь заметили? Кого-нибудь видели?

— На днях я видела, как двое неоднократно ходили мимо, останавливаясь перед домом.

— Как они выглядели?

— Одного из них я разглядела как следует. Это высокий мужчина, тщательно выбритый, одет в черную, очень короткую куртку.

— Лакей из кафе?

— Да, метрдотель. Я послала одного из моих слуг последить за ним. Он пошел на улицу Де-ля-Помп и вошел в дом, очень подозрительный с виду, на первом этаже которого размещалась торговля вином, первый дом налево по этой улице. Потом, на следующую ночь…

— Ночью?

— Да, я заметила из окна моей комнаты какую-то тень, бродившую по саду.

— Больше ничего?

— Нет, ничего.

Он подумал немного и предложил:

— Может быть, вы позволите двум моим агентам пожить у вас в какой-либо из комнат первого этажа?

— Вашим агентам?

— О, не беспокойтесь… Это очень хорошие люди, Шарель и его сын с виду совсем не похожи на то, что они представляют собой на самом деле… Если они будут жить у вас, вы сможете быть совершенно спокойны. Что же касается меня…

Он остановился в нерешительности, ожидая, что она пригласит его бывать у нее, но она молчала.

— Что же касается меня, то, я думаю, будет лучше, если меня здесь не будут видеть… Да… так лучше… для вас.

Он хотел продолжить разговор, сесть рядом с ней, ободрить, успокоить ее. Но казалось, что все, что они могли сказать друг другу, было сказано.

Он понял это, почтительно раскланялся и ушел.

Быстро идя по саду, он постарался скорее выйти на улицу, чтобы отделаться от охватившего его волнения. В передней его дожидался слуга, и в тот момент, когда Люпен выходил на улицу, кто-то позвонил, и он увидел молодую девушку.

Он невольно вздрогнул.

Это была Женевьева.

Несмотря на то что он изменил свою внешность и казался очень молодым, она все-таки узнала его, и это так взволновало и смутило ее, что она пошатнулась и должна была прислониться к стене.

Он снял шляпу и смотрел на нее, не смея протянуть ей руку. Поздоровается ли она с ним? Он не был больше князем Серниным. Теперь он всего только Арсен Люпен. И она знала, что он был Арсеном Люпеном и только что вышел из тюрьмы.

На улице шел дождик. Она отдала зонтик лакею и сказала дрожащим голосом:

— Откройте его и поставьте в сторону.

И прошла прямо в комнаты.

— Э-эх, старина, — говорил себе Люпен дорогой. — Следи, брат, за своим сердцем… Вот и глаза у тебя стали влажными… Дурной признак, Люпен, дурной… ты стареешь.

Он хлопнул по плечу молодого человека, переходившего улицу Мюэтт по направлению к улице Девинь. Тот остановился в изумлении и через несколько секунд сказал:

— Виноват, но я не имею чести знать вас, кажется…

— Плохо вам кажется, дорогой Ледюк. Слабая у вас память. Вспомните Версаль, отель «Три императора»… маленькая комната…

— Это вы! — Молодой человек в ужасе отскочил назад.

— Господи, да, конечно, я — князь Сернин или, вернее, Люпен, потому что теперь вы знаете мое настоящее имя. А вы думали, что Люпен погиб… ага, понимаю — он в тюрьме… И вы надеялись… Эх, юноша!..

Он ласково потрепал его по плечу и сказал:

— Вот что, молодой человек, выясним положение. У вас есть еще несколько дней, в течение которых вы можете продолжить заниматься стихами. Время еще не пришло — пока вы, поэт, пишите стихи. Но, — продолжал Люпен, с силой сдавив руку Ледюка, — твой час приближается, не забывай, что ты мне принадлежишь весь — телом и душой. Приготовься к своей роли. Она будет трудна и великолепна. И право, мне кажется, что ты подходишь для нее.