Михаил Кривич - Бюст на родине героя

Через две недели после возвращения из Энска рана стала подживать, и мы на «козле» свезли Олега в Шереметьево. Прощаясь у таможенной калитки, я передал ему конверт для Натана: мое письмо, добытые Артюшей ксерокопии оперативных донесений Михал Иваныча и подробный, до доллара, авансовый отчет о потраченных в Энске Натановых деньгах. Остаток, без малого семьсот долларов, Олег сунул себе в бумажник.

Буквально в последнюю минуту прибежал запыхавшийся Гриша и притащил знакомую мне длинную картонку, в которой покоился отремонтированный Гена. То ли сопроводительные документы оказались безупречными и исчерпывающими, то ли просто был уже прецедент, но таможенники к нашему путешественнику больше не придирались, Серегу для консультаций не приглашали, и Олег, последний раз помахав нам рукой, скрылся с Геной под мышкой за паспортным контролем.

А спустя месяц пришло письмо от Натана, длинное и печальное письмо.

Поверь мне, родной, писал Натан, нет ничего более горького, чем узнать на старости лет о собственных ошибках и заблуждениях, особенно заблуждениях по поводу некогда близких тебе людей. Он не будет мстить, он не хочет больше ничьей крови, но никогда больше не произнесет имя человека, которому безгранично верил и который стал виновником всех его несчастий. А главное его, старика, несчастье вовсе не в том, что пришлось хлебнуть хозяйской баланды, для Натана это не такая уж большая беда, он и в зоне ходил с высоко поднятой головой, попробовал бы кто в зоне поднять руку на Натана, — горе его в том, что осень своей жизни (так и написал — осень своей жизни) он вынужден провести на чужбине. Ты не подумай, родной, что нам с Дорочкой здесь чего-то не хватает, — много ли нам, старикам, надо? Азохен вей! Ты же сам видел: мы ни в чем не нуждаемся. И дела, тьфу-тьфу, идут у него все лучше и лучше. Но ничего этого ему не надо, он все отдал бы, чтобы снова очутиться у себя на Болотной. Ах, как мы были счастливы с Дорочкой в Энске-Шменске! Кому мешало наше счастье?

Такова в общих чертах была эмоциональная часть письма. Кроме того, была и деловая. Натан благодарил меня за проделанную работу и журил (по-моему, совершенно искренне) за финансовый отчет и возврат денег. Как тебе не стыдно, родной! Что ты мне устроил советскую бухгалтерию? Мне нужны твои отчеты, мне нужны гроши, которые ты мне прислал? Ты же знаешь, что с гелтс у меня все в порядке, чего тебе желаю. А какой ты богач, я видел сам, и Алик мне рассказывал, в какой нищете ты живешь. Лучше бы купил себе что-нибудь. Или своему замечательному сыну — Алик мне говорил, какой у тебя прекрасный сынок. Далее следовало приглашение приехать и погостить у него в доме на Лонг-Бич. Приглашал он меня вместе со Славиком, причем Славика особенно настойчиво, из чего я сделал вывод, что в матримониальные планы Натана внесены определенные коррективы: сын в них занял место отца.

В конце письма Натан желал здоровья мне и моим детям (детям!), всем моим близким и друзьям: Пусть будет тебе во всем удача и нахес. Любящий тебя Н.

После такой высокой ноты следовал постскриптум:

«Кстати, родной, о детях — твоя подружка немножко беременна, и через несколько месяцев мы сможем посмотреть наконец, какого цвета получится у нас ребеночек».

Что ж, мне самому любопытно, подумал я и тут же постарался выкинуть это из головы, потому что из-за поездки в Энск и последующего проживания у меня Олега я основательно запустил свои дела и надо было разгребать завалы на письменном столе.

О том, как дальше развивались события по обе стороны океана, я узнавал от Шурки и Олега, которые изредка мне позванивали, и от Людочки.

Да, как это ни странно, Людочка, потерявшая ко мне какой бы то ни было профессиональный шпионский интерес, сохранила теплые чувства и нечасто, три-четыре раза в месяц, навещала меня. Мы недолго болтали на кухне за чашкой чая или кофе (вам чай или кофе?), а потом шли в комнату, разбирали постель и там предавались друг с другом совместно… При этом я чувствовал себя человеком, мягко говоря, не самых высоких моральных качеств, но ласки искушенной Людочки мне были приятны, да и в конце концов не настолько же я стар, чтобы совсем обходиться без женщины…

Так вот, от Людочки я узнал, что Шик, похоже, насовсем обосновался в России. Он так сошелся — одному Богу ведомо, на какой почве, — с Вячеславом Харитоновичем и Маем, что вошел с ними в долю и теперь служит в «Констеллейшн», мотается между пресненским офисом и комбинатами в провинции. Насколько ей известно, этот хитрый татарин Ринат Гамизович здорово прижал их по ценам, так что с ним они больше не работают, но в других городах им охотно наливают. После того как Шик раскрыл в «Констеллейшн» мою подноготную, они сосем потеряли ко мне интерес — решено было оставить меня в покое, а Людочку отозвать с задания. Но, как видишь, совсем отозвать меня им не удалось, закончила свой рассказ Людочка и принялась выделывать со мной штучки, на которые была горазда.

Шурка и Олег тоже поведали мне немало интересного.

Гриша Писаренко снова запил, должно быть, с перепугу. Мало того что сорвал все поставки, чуть не пустив Шурку по миру, так он и Гену не смог путем отремонтировать, во всяком случае, старик Костоломофф купить его наотрез отказался. Впрочем, нет худа без добра: почтенный костознатец ухитрился обнаружить на правой локтевой кости Гены следы случившегося в детстве перелома, а Натан засвидетельствовал, что такой же перелом руки был у друга его детства по кличке Жирдяй. В общем, скитания Гены закончились, Натан купил у Шурки многострадальный скелет и предал его земле, воспользовавшись услугами — весьма пикантное обстоятельство! — похоронного бюро, прежде принадлежавшего Аркашке. Тот его успел продать, а новые хозяева, чтобы не терять клиентуру, сохранили старое название фирмы, лишь понизив букву «ш». Теперь бюро называется «Похороны с шиком» — это не шутка, я сам видел рекламу в нью-йоркской газете на русском языке.

Что же касается Шурки, то по миру он, слава Богу, не пошел, у него теперь какие-то другие дела с Натаном, которые тоже обещают стать золотым дном, — вот приедешь, тогда и расскажу.

А я себе работал и работал, благо в халтуре недостатка не было, почти не выходил из дому и однажды поймал себя на том, что стал изменять многолетней привычке к ежедневному бритью. Чтобы окончательно не опуститься, я сходил в универсам и купил новую бритву, а возвращаясь к себе, обнаружил на дворе весну.

Не я первый заметил, что с годами ночи становятся длиннее, а времена года короче. Весна пролетела мгновенно, и вот уже на акациях появились зеленые стручки, которые давно служат мне индикатором быстротекущего времени. В детстве мне казалось, что они висят на ветках целую вечность и целую вечность можно делать из них свистульки. А сейчас я успел только раз сорвать созревший, набитый упругими горошинами стручок, бережно распотрошить его и поднести к губам. Правда, звук у свистульки получился отменный — чистый и звонкий.