Михаил Кривич - Бюст на родине героя

Наконец один из них неуверенно назвал мою фамилию. Да и откуда было взяться уверенности: слыханное ли дело, чтобы столичный журналист, о приезде которого предупредили строгим звонком в горком, прибыл не в спальном купе, а в вонючем общем вагоне, да еще небритый, в несолидной куртенке и лыжной шапочке?

Я остановился: да, это я, что вам угодно?

И тогда оба в партийной форме подобрались, подтянулись, подровнялись, словно стояли в строю. Один из них сделал шаг вперед и представился: инструктор отдела пропаганды Энского горкома КПСС такой-то. Отрапортовав, он вернулся в строй, а второй шагнул из строя: инструктор отдела промышленности Энского горкома КПСС, имя, отчество, фамилия. Очень приятно, сказал я, как бы давая команду «вольно». Они слегка расслабились, но, по очереди пожимая мне руку, строя не сломали, а так и пошли за мной, рядом, плечом к плечу, к выкатившей прямо на перрон черной горкомовской «волге».

Прямо с вокзала мы заехали в горком, где первый секретарь вышел из-за стола, чтобы уважительно меня поприветствовать, — если возникнут трудности, не стесняйтесь, заходите, звоните, вот вам прямой телефон, — потом в апартаменты, где я бросил свои вещи, потом на завод, где меня ждали директор, партком и завком, потом прямиком в цех, где в своей смене вкалывал, ворочал неподъемные «бочки» мой будущий герой, тогда еще не удостоенный ни золотой звезды, ни бронзового бюста Степан Крутых.

И закрутилась-завертелась моя первая энская командировка.

Неделю в Энске, откуда я увез пачку пухлых, густо исписанных блокнотов, и последующую неделю в Москве я работал как одержимый и в рекордные сроки выдал: полосный материал в одну из самых читаемых газет страны, ради чего, собственно, и был послан в командировку; большой очерк в свой журнал; наконец, тощую брошюру о передовом производственном опыте лучшего в стране сборщика шин. Причем все было сделано не тяп-ляп, а вполне добротно, на чистом сливочном масле. Я и сейчас не стыжусь тех публикаций, более того, уверен, создай я нынче такие же глубокие полотна, посвященные герою современности, скажем, бизнесмену в малиновом пиджаке, или грудастой рок-звезде, или какому-нибудь авангардисту с сомнительной сексуальной ориентацией, громкий успех тоже был бы обеспечен. Просто у каждого времени свои герои, и делают их профессионалы вроде меня.

Заказчик с заоблачных вершин и мой прямой начальник могли быть мной довольны; насчет заказчика, впрочем, не знаю, но редактор всячески высказывал мне свое расположение и на планерке поставил в пример коллегам. Однако больше всех доволен был я сам — не только в полной мере удовлетворил свое профессиональное честолюбие, но еще и заработал незапланированную кучу денег. Да, тот первый энский гонорар казался мне тогда сказочным богатством — раздав долги, я хорошо угостил друзей, и у меня еще осталось на моднючий болгарский замшевый пиджак, в котором прилично брать интервью хоть у члена политбюро, хоть у самого черта.

Не успели еще засалиться лацканы и рукава нового моего пиджака, как подоспел указ о присвоении Степану Крутых первой звезды героя. Естественно, меня командировали в Энск.

Промышленный город, город-трудяга не был избалован особым вниманием центральной прессы. И меня, восславившего его уроженца да заодно цех и завод, где Степан вершил свои трудовые рекорды, встретили и приняли как родного. Пожалуй, местные власти уделили мне не меньше внимания, чем новоиспеченному герою. Я отработал это внимание новым очерком.

И пошло-поехало. Степан оказался просто идеальным героем. Красавец есенинского типа, голубоглазый русый богатырь с незапятнанной биографией и партбилетом, с образцовой семьей — ткачиха-жена, сын-отличник, его успехами (математические олимпиады, фигурное катание, английский) так гордился отец, сам, кстати, студент-заочник. Я строчил материалы о Крутых во всех журналистских жанрах, слепил вместе со Стасом даже неплохой телесюжет, а Стас подшучивал надо мной: мол, дело теперь за оперным и балетным либретто. Шутка шуткой, но, если бы подвернулся в ту пору композитор-коньюнктурщик вроде меня, я взялся бы и за либретто. Но диафильм о рациональных приемах сборки тяжелых шин все же сляпали, с моим участием, разумеется. Кому он был нужен, ума не приложу.

К тому времени, когда тема моего героя была обсосана, как леденец на палочке, я знал в Энске всех и вся, легко входил в любой кабинет, включая главный — первого секретаря горкома, неплохо разбирался в местных хозяйственных структурах. И мне пришла в голову счастливая мысль: Энск — идеальная модель промышленного города, в ней, как солнце в капле воды (ай да образ!), отражаются все проблемы нашей экономики, даешь серию очерков об Энске-Шменске! И я взялся разрабатывать новую золотую жилу.

Писал о проблемах нефтехима, о кадровых трудностях на текстильной фабрике, о реконструкции одного из старейших в стране железнодорожного вокзала, о производственно-техническом образовании, об экономике промузла в целом, о городской инфраструктуре, о рабочем снабжении, о заводских подсобных хозяйствах, призванных накормить досыта промышленный Энск.

Знай я тогда о фабрике Натана, наверное, вышел бы и на нее. Впрочем, это я загнул. Никто не позволил бы мне написать об этой еврейской лавочке, пусть она и одевает весь город, — тут речь могла идти только о судебном очерке, а это не мой жанр.

Порой мне удавалось поднять более или менее серьезную проблему, затронуть ту или иную болевую точку экономики развитого социализма, незаметно лягнуть какой-нибудь из его не столь значительных устоев. Я и тогда понимал — это не более чем кукиш в кармане, но полагал, что делаю все-таки полезное дело. И сейчас так считаю. Конечно, когда Вячеслав Харитонович в доме у Нелли назвал меня одним из предтеч перестройки, это было сильной передержкой, грубой лестью, несколько неуклюжей попыткой купить меня задешево, но, не скрою, мне было приятно.

А тогда, в семидесятые, я, как воробей в луже, купался в своей всеэнской известности, упивался своей значительностью и осведомленностью. И мне, признаться, нравились внешние атрибуты журналистского успеха. Ох, как меня встречали в Энске…

На этот раз меня никто не встретил. В толпе пассажиров я прошел через здание аэропорта и вышел на скучную привокзальную площадь. Очереди на такси не было, потому что не было ни одного такси. Не мелькали и леваки. А рейсовый автобус — обшарпанный и какой-то скособоченный, словно с одной стороны его поставили на маленькие колесики, — был уже битком набит, хотя запрессовка новых пассажиров с узлами продолжалась.

Самозванцев в депутатском зале не привечали, но я, поколебавшись, все же направился туда — а вдруг встречу кого-то из старых знакомых. Знакомых не было, даже дежурная по залу девица оказалась новой.