Михаил Кривич - Бюст на родине героя

Поскольку на площадке возле депутатских покоев не видно было ни одного легкового автомобиля, важных гостей с моим рейсом, очевидно, не ждали. Зато стоял небольшой автобус с мерседесовской звездой спереди и эмблемой энского нефтехима на борту — колбочкой, из которой торчит аленький цветочек. В свое время мы любили поизгаляться над этим символом здешней, весьма сомнительной, экологической чистоты: на окне стоит цветок, симпатичный, аленький — ни за что не променяю член большой на маленький.

В прежние годы такие автобусы посылали с нефтехима, чтобы встретить и отвезти в гостиницу гостей второго ранжира — не випов, но и не совсем простую публику. В салоне уже кто-то сидел, а водитель торопливо докуривал сигарету возле передней двери. На вопрос, не подкинет ли до гостиницы, водитель оглядел меня с ног до головы и махнул головой в сторону двери. Я вошел в автобус, кивнул сидящим пассажирам и устроился у окна на заднем сиденье. Водитель отшвырнул бычок, залез в свое кресло, закрыл дверь, врубил Высоцкого и лихо рванул с места.

Автобус не по-автобусному резво вырулил с парковочной площадки на шоссе, с ходу обошел плетущийся скособоченный ЛИАЗ и помчался в сторону города, то и дело вылетая для обгона на встречную полосу — нефтехимовские шоферюги почему-то всегда отличались особой тягой к быстрой езде.

Помимо меня, в салоне было еще пять пассажиров. За спиной водителя сидели, пристроив в проходе набитые продуктами сумки, две плотные молодухи в одинаковых лиловых мохеровых капорах, из-под которых выглядывали обесцвеченные кудряшки. Передо мной расположились трое в легких пальто из дешевого букле, две кожаные кепки и тирольская шляпка с пером. Они смотрели в окно и что-то оживленно обсуждали на абсолютно непонятном мне немецком языке — вне всяких сомнений, приехали сюда не на переговоры, не контракты подписывать — тогда бы их официально встретили и повезли на легковушке или микроавтобусе, — а налаживать поставленное их фирмой оборудование для каких-нибудь пиролизов, крекингов, риформингов, словом, не велики птицы.

Я тоже стал смотреть в окно.

Лет десять я не ездил этой дорогой, но ничего не изменилось. Та же скучная, особенно серая в гриппозно-пепельный январский денек, картинка: больные, жиденькие перелески, заснеженные, рассеченные кривыми оврагами поля — наши самые неудобные в мире неудобья, — деревеньки с покосившимися избами, некрашеные придорожные строения, груды ржавого металла, голые садовые участки с домиками-скворечниками и игрушечными нужниками. А на шоссе — вереница тарахтящих «запорожцев», каждый второй с инвалидным значком на стекле — Боже, сколько же у нас инвалидов! — мотоциклы с колясками, груженными дровами и домашним скарбом, какие-то цистерны в мазутных пятнах, грузовики-фургоны с мрачной надписью «люди» на борту, цементовозы, оставляющие за собой на дороге цементные лепешки, — словно гадящие на ходу допотопные животные.

Впрочем, нет, кое-что все-таки изменилось. Прежде всего — на самой дороге. В потоке инвалидных «запорожцев» и мотоциклов нет-нет да мелькнет праздничный, яркий грузовичок «вольво», потрепанная «тоетка» с правым рулем, веселый «опелек» — словно на серую ленту случайно брошены капли краски.

Немцы гогочут, пихают друг друга и с криками «Шау маль!» тычут пальцами в окно. Смотрю. Нам навстречу движется странная процессия: громоздкий «мерседес», лимузин начала восьмидесятых, тащит на тросе «мерс» нового поколения, облизанные формы, модно приподнятый зад — у ведомого безнадежно, вдребезги разбита морда, — а сзади процессию замыкает еще один «мерс», двухместный, спортивный, даже с виду дорогой до умопомрачения. Мои спутники-немцы не лишены чувства юмора, это и впрямь донельзя смешно: «мерседес» на «мерседесе» и «мерседесом» погоняет…

Мелькнул щит с колбочкой и аленьким цветочком в обрамлении шины и пшеничных колосьев — мы въехали в Энск, его промзону. Серый куб текстильной фабрики со «славой КПСС» на крыше, бесконечные корпуса машиностроительного — «слава труду», «народ и партия едины», «спасибо за труд», — горы черных колес выше бетонного забора — пошел мой (и Степана Крутых) шинный — и трубы, трубы, трубы, башни с факелами и без факелов, колонны, циклопические яйца-газгольдеры, опять трубы, трубы, трубы… Проехали нефтехим, и по мосту через речку — в город.

Старый купеческий Энск с другой стороны, а с этой — сплошь застройка последних десятилетий, когда на вырубленном мелколесье, на засыпанных оврагах ставили сначала жутко секретный машиностроительный, потом шинный и нефтехим, потом текстильную фабрику, главным образом призванную привлечь женские кадры в сугубо мужской промышленный узел, чтобы люди женихались, женились, рожали детей и вообще были счастливы в личной жизни, — тогда и работа станет ладиться.

Так что окраин с одноэтажными домишками, улиц купеческой застройки прошлого века по эту сторону Энска нет; и сразу въехали на широкий Ленинский проспект, миновали универмаг, дворец культуры машиностроителей, здание горкома, драмтеатр и остановились возле пятиэтажной гостиницы «Восток», единственного, если не считать ведомственных общаг, энского отеля.

Молодухи в лиловых капорах подхватили свои сумки и пошли к трамвайной остановке. Немцы, с любопытством озираясь по сторонам, направились к подъезду гостиницы. Расплатившись с шофером, я последовал за ними.

Пока златозубая администраторша с пышной оранжевой прической оформляла немцев, я разглядывал украшавшее вестибюль панно: группа космонавтов обоего пола возле нацеленной в фиолетовый космос ракеты, у космонавтов и космонавтих одинаково мужественные лица, а для отличия, в качестве вторичного полового признака, дамам пририсованы длинные, развевающиеся на ветру волосы. Я никак не мог вспомнить, было ли это панно раньше или оно просто знакомо мне по бесчисленным провинциальным гостиницам, где мне приходилось останавливаться. Мои воспоминания прервал резкий голос администраторши.

— Что вам, гражданин?

— Мне, пожалуйста, одноместный номер.

— Свободных мест нет, — отрезала златозубая, отстраняя меня рукой от окошка, чтобы вручить стоящему за моей спиной толстому кавказцу гостиничную анкетку.

Давненько я не бывал в шкуре простого приезжего. Обычно мне бронировали номер по звонку из редакции, в крайнем случае помогало журналистское удостоверение; здесь же, в Энске, в гостиницу меня привозили сопровождающие и я немедленно получал ключ от лучшего номера — с приветливыми улыбками и пожеланиями хорошего отдыха. Что ж, придется снова жить как все — то есть давать в лапу. Денег мне не жалко, тем более что не мои они, а Натановы. Но противно.