Елена Грушко - Следствие поручено мне. Повести о милиции

Высоко над путниками шумели старые ели, но тут, на тропе, было тихо и спокойно.

Прошка остановился, задрал голову, глянул вверх, где гулял ветер, но ничего, кроме зыбкой зеленой стены, не увидел. А шапка свалилась и покатилась по косогору к ручью. Прошка побежал за нею, но споткнулся и растянулся на сугробе.

Афанасий присел на черную корягу и достал кисет. Прошка полежал на жестком колючем снегу, но дед так и не подошел, чтобы помочь встать. Наоборот, он неторопливо сунул пальцы в синий залатанный кисет, достал табаку, свернул цигарку, потом стукнул кресалом, запалил трут и закурил.

Прошка даже обиделся: дома дед всегда помогал ему во всем, а тут… Прошка хныкнул, даже потер один глаз, кося другим на деда, но тот спокойно рассматривал на сосне пестрого дятла и совсем не замечал внука. Прошка посучил ногами и наконец встал. Сердито сопя, он схватил шапку, нахлобучил ее на самые уши и тихонько подошел к деду. Афанасий, словно только сейчас заметил его, повернулся и прогнусавил:

— Ну, пойдешь дальше, охотник? Или домой вернемся?

Прошка промолчал. Вот гунявый дед! У всех в Сосновке деды как деды, а у него хромой да гунявый. «Вон Гунявый идет!» — крикнет, бывало, кто-нибудь из деревенских мальчишек. Прошка в драку лез, обижался, но сейчас он был очень сердит на деда и даже подумал, что так ему и надо.

Наверное, Афанасий догадывался, о чем думал внук, иначе бы не сказал спокойно:

— Ты, Прошка, завсегда сам вставай, коли свалишься. Не малой уже. И-и, тайга не балует тех, кто падает.

Вот за это Прошка уважал деда: он никогда не скажет, что Прошка малой. Не то что другие… И какой же он, Прошка, малой? На охоту с дедом ходит. Правда, сегодня в первый раз, но все-таки. Ванька-то Соколовский дома, небось на печи сидит, а Прошка в самую тайгу забрался. Отсюда ни одной избы сосновской не видно.

Прошка шмыгнул носом и спросил:

— Дед, а почему тайга не любит, когда падают, а?

Афанасий нахмурился, словно внук сказал что-то нехорошее.

— На то она и тайга. Тут смотри в оба…

Прошка и смотрит в оба. Вот они — оба глаза! А ничего все равно не видно — одни деревья. В Сосновке все время долдонят: «Тайга, она, брат, не милует! Тайга — она и есть тайга…» И дед о том же. Прошка насупился, оттопырил розовую нижнюю губу и нарочно сказал, чтобы удивить деда:

— А я знаю, что такое тайга… Понял? Вот!

— Ну! Скажи, коли знаешь. А я послушаю, — ощерил Афанасий в ухмылке свой впалый рот.

— Тайга — это… во сколько деревьев! — выпалил Прошка, широко разведя руками. Дед сипло засмеялся, хлопнул его по плечу корявой и твердой, как лопата, ладонью.

— Дурачок ты еще, Прошка! Ох, дурачок…

Потом вздохнул, придавил окурок огромным броднем, поправил за спиной ружье и, кряхтя, встал с коряги.

— Охо-хо-о!..

Но Прошке такой конец спора не понравился.

— А почему, где нет деревьев, там не тайга, а? — спросил он, потирая варежкой лоб. — Почему, а?

— Это где же нет деревьев?

— А вот сам ты раньше говорил: «Пойдем, Прошка, на покос!», «Пойдем на речку», «Пойдем на болото»… А вовсе не в тайгу. Вот. А когда идут в тайгу, там всегда деревья.

— Ишь какой настырный! — удивился Афанасий. Выцветшие бледно-зеленые глаза его выразили полное удивление. — Однако выйдет из тебя прок, Прошка!

— А что такое прок?

— Ну, прок… Прошка — все равно.

— А куда я выйду?

— Фу ты, господи, — изумился Афанасий. — Заговорил совсем! Запомни: и речка, и покос, и болото, и все птицы, и звери, и деревья — все это в тайге. — Тут все кругом тайга — и нет ей конца и краю. Понял?..

Афанасий зашагал, прихрамывая. В такт его шагам колыхалось за спиной старое ружье и похрустывал ледок под ногами. Полушубок у деда с рыжим воротником, а лицо красное, все в морщинах, как сосновая кора. Высокий, сутулый, перепоясанный патронташем, он все-таки очень хороший, хотя хромой и гунявый. В груди у него всегда что-то тихонько гудит, и когда Прошка прижимается к деду на печи, то кажется Прошке, что там, в груди у деда, спрятался кто-то и играет на тоненькой дудочке.

Прошка спросил однажды бабку Фетинью, что у деда гудит, но так и не узнал. Бабка доставала ухватом чугун со щами, озлилась и зашипела, как сало на сковородке:

— Ни черта ему, треклятому, не сделается! Гудит и гудит. Он, варнак хромой, тебя еще переживет. Нет ему погибели, гунявому бесу…

А поставив горячий чугун на стол и припалив скатерть, запричитала:

— Господи! Что же это, а? Вон пошел, Прошка. Бубнишь под руку, шельмец! Владыко небесный, прости наши прегрешения… Скатерть-то новая! Ах ты, господи…

Прошка тогда ничего не понял и больше ее не спрашивал. Вечно эта бабка Фетинья ругает деда. А за что? С ним-то всегда поговорить можно: он все понимает! А бабка — злая она. И его, Прошку, не любит. Всегда орет: «Куда сел?», «Зачем кошке чистый ковш дал?!» Все ей не так. Сегодня собирались на охоту, так она кричала, что не отпустит Прошку в тайгу. А когда они с дедом все-таки пошли, то ругалась вдогонку:

— Чтоб вы там сгибли, треклятые! Чтоб вам там медведь головы поотрывал! Чтоб вы, мучители, в болоте утопли!..

Злая бабка. Нет, лучше о ней не вспоминать: сразу скучно стало.

— Дед, а дед! — позвал Прошка, шлепая за ним по следу.

— Чего тебе?

— А медведь нам головы поотрывает, да?

— Типун тебе на язык! С чего ты взял? — забеспокоился Афанасий и даже приостановился. Но тут же, что-то вспомнив, улыбнулся и дотронулся до ружья. — А это видишь? Мы ка-ак пальнем — и медведю каюк. Ты не бойся — мишки тут нет. Ни следов, ни берлог. Я знаю.

Прошка успокоился и стал с любопытством озираться кругом.

Солнца ему с тропы не видно, оно пряталось где-то в сосновой чаще. И там, где оно пряталось, было темно до синевы. Зато другая сторона лога, по которому они сейчас шли, горела ровным багровым пламенем.

Вечерело.

По бокам лога мерцали проталины с жемчужной бахромой льда, и прямо у льда тянулись к солнцу тонкие стебельки зеленой черемши.

Верховой ветер стряхивал с сосен снежную зимнюю пыль, а устав, прошумел по сухой прошлогодней траве, улетел вниз по логу к моховым болотам, и сильно вдруг запахло смолой.

Прошка всей грудью вдыхал вкусный, как мед, воздух и радовался. Хорошо на охоте! Не то что сидеть на жаркой противной печке. Потеешь, сон одолевает, да из щелей и трещин выползают черные тараканы с длинны-си усами. Тараканы шуршат, но Прошка-то знает, что они договариваются, как бы лучше напасть. Прошка сказал об этом деду, тот сразу взял палку и стал загонять тараканов в щель. Но тут, как назло, пришла со двора Фетинья и заорала, что и дед, и Прошка — ироды. А потом, когда немного успокоилась, начала выговаривать деду:

— Ну он-то малой… Дитя! Ему господь разума не дал. А ты, хромой бес, нешто не смыслишь, что делаешь, а? — Бабка шумно отхлебнула чай с блюдца и продолжала ворчать: — Тараканы-то к счастью да богатству в избе заводятся. А ты их — палкой! Рази умные люди так делают? У, черт длинный! В раззор дом-то хочешь пустить, что ли?..