Елена Грушко - Следствие поручено мне. Повести о милиции

— Вы успокойтесь, Степан Аверьянович, — проговорил Сабуров. — Жалко Валета, конечно. Понимаю… Но при чем тут Соколовский? Вы же сами видели — погиб он. А тут — на тебе, воскрес.

— Не знаю… Не знаю… — Старик качнул головой, уставился в потолок, слеза из угла глаза скатилась по жесткой морщинистой щеке на подушку. — А только он был у меня. «Подыхаешь? — говорит. — Ну и ладно. Мешать не буду». Чай выдул, шаром огненным за порог выкатился…

«Чай. Проверить», — отметил про себя Сабуров и решил не возражать, согласиться со стариком.

— Что ж, возможно, вы и правы. Каких чудес не бывает на свете. Возможно, и воскрес Соколовский…

— Возьмите, — дрожащими пальцами Кочегаров расстегнул ремешок на левой руке и протянул Сабурову золотые часы. — Не за что мне. Коли Ванька жив — не за что…

Сабуров взял часы, наклонился к Кочегарову:

— Степан Аверьянович, дорогой, но где-то же должен он прятаться, Иван Соколовский? Если жив-то, а? Не в облаках же?..

— Он, Ванька, меня даже, старого дурака, обвел. Здесь уж, в больнице, сообразил я, что ходит он там, в тайге, мерзавец, в медвежьих лаптях, штоб, значит, за шатуна сойти. А што такое шатун?!

И Сабурову пришлось выслушать подробный рассказ Кочегарова, что такое шатун в тайге.

Закончил свою излюбленную речь старик такой фразой:

— Ты о Богачевых слыхал?

Сабуров кивнул.

— Ну дак вот: Богачев мог тигра поймать, а уж ша-туна-«лапотника» еще сроду у нас никто не ловил и не поймает. Даже Ромка Соколовский против него — щенок!..

Удовлетворенный вниманием своего собеседника, Кочегаров продолжал:

— Поначалу я и подумал: трещали Васькины кости в медвежьих лапах… Вашего товарища послал туда-сюда, а сам — круг у пропасти сделал. Што за притча? Коли б шатун-то был — он от Васьки хучь бы рваные портки оставил али б шапку, опять же — оружию всю в щепки б размолотил да и бросил. Так? А оружия я не видал, тряпок — тоже. Где все, а? В Тай-менке, да? Кукиш с маслом. Пошто зверю все в реку бросать, коли он голодный, как Иисус Христос после пустыни? Для шатуна наш Васька — што смоковница для сына божия…

Кочегаров шумно вздохнул, в груди его что-то заклокотало, загудело, как в дозревшем самоваре, и он закашлялся долгим, тяжелым кашлем. В дверях появился врач, попросил больного лечь и дал ему таблетку и стакан воды.

Кочегаров выпил воду, посмотрел на дно пустого стакана, ухмыльнулся и сказал:

— А покрепче у вас ничего нет? Эх, хороша была жженка!..

Он с таким аппетитом сказал об этом, зажмурив свои выцветшие от времени глаза, что и Сабуров, и врач невольно улыбнулись.

— Нельзя вам, Степан Аверьянович! — сказал врач.

— У вас все нельзя! — возразил больной. — Курить нельзя, выпить нельзя… Нет уж — мне сичас все можно, отыгрался! Восьмой десяток заканчиваю… А што за жисть, коли все — нельзя?

— Так значит, это был не шатун? — напомнил ему Сабуров.

— Погодь, не лезь поперед батьки в пекло, — отмахнулся Кочегаров. — Доктор, ты вот меня известкой кормишь, — обратился он к уходящему врачу. — А што в ей проку? Стены белить, а я тебе не хата! Вот сбегу от вас и мигом на ноги встану. Первое — дубовой корой глотку прополощу, конешно, с медовухой… Второе — с дикого перцу взварчик, а третье — есть у меня пантишек немного, хватит! И женьшень я знаю где… Растет, милый! Коли Васька живой — и его поправлю, мне для него ничего не жалко.

— Вот вы и расскажите о нем, — снова навел его на прежний разговор Сабуров.

— Васька беспременно у Ваньки! — уверенно продолжал Кочегаров, будто и не отвлекался от своего рассказа в сторону.

— Почему вы так думаете?

— Ох, дотошный ты человек! Даже поговорить с тобой вдоволь не удается, — буркнул больной. — Вот ваш товаришок — ужасть какой был вежливый. Слушает, ума набирается. Хороший, хороший с него человек выйдет.

Сабуров промолчал.

— Колодина та — Ванькина работа, — продолжал пчеловод. — Так их настораживают, да сичас уж и некому, кроме меня да Васьки, настораживать. Мне-то ни к чему: сосновские так их ставили в старину. Их на следу, где место узкое, делают… А теперь возьми в рассуждение — если не я, не Васька, то кто? Ванька. Он, варнак! А ишо: в валежине нож воткнутый? Это што? Игрушка? Нет, это тоже на перелазе ставится, только на кабана. И он там дохлый лежит по сю пору, коли его Ванька уже не сожрал!

— А не может быть, чтобы в медвежьих «лаптях», как вы говорите, лазутчик из-за границы прошел? — спросил Сабуров. — Бывает же…

— Никак невозможно! — горячо возразил больной. — Коли б был шпиен, рази б ему надобно было колодины и ножи ставить, а? Он бы ноги подхватил да чесал бы до железной линии, што лось пуганый…

«Верно! Верно, — думал Сабуров. — Старик абсолютно прав». Вслух он сказал комплимент:

— Вам бы, Степан Аверьянович, в угрозыске работать!

— А што? — принял серьезно Кочегаров реплику. — Я ить тоже не лыком шит: всю войну в охране на линии работал. И того самого Ваньку привел в участок, как свинью во двор.

На лице его выразилась важность и сознание собственного достоинства.

— Как, по-вашему, Степан Аверьянович, жив сейчас Колядин… или?

— Этого я сказать не могу. От Ваньки все можно ожидать. Он и отца родного не пожалеет, если тот ему на пути встанет. Што ты — зверь!..

Сабуров помрачнел. Однако тут же решил, что Касьянова надо ориентировать на то, что егерь все-таки жив.

Он не мог сам себе объяснить, почему, но интуиция подсказывала ему, что его фронтовой друг жив. Хотя, может быть, зная его давно, он просто не мог представить его себе мертвым. Конечно, одного Соколовского брать будет проще, но, но…

И он наконец задал свой последний вопрос, ради которого пришел сюда:

— Степан Аверьянович, где может находиться землянка Соколовского?

Кочегаров нахмурился и долго молчал. Потом внимательно посмотрел на Сабурова, спросил:

— Ты знаешь, где моя «левая» пасека находится?

Сабуров отрицательно покачал головой.

— Как — не знаешь? — искренне удивился пчеловод. — Так выходит… Ах, чертов сын, да ты ж меня!..

Сабуров улыбнулся и убедительно, быстро доказал ему, что ни о какой «его пасеке» ни он, Сабуров, ни Касьянов и знать не знали. И не узнали бы, может быть, если бы Кочегарову «меда было не жалко»!

— Старею, да… — уныло согласился с ним пасечник. — Это все болезнь проклятая, да еще таблетки эти из извести разум-то мне отбили. Ах ты боже мой!.. Ну да все одно — не жалко!

— Вы, Степан Аверьянович, не волнуйтесь, — сказал ему серьезно Сабуров. — Мы уже теперь во всем этом меду разобрались.

— Ну и ладно, — сказал пасечник. — Только учтите — я сам, как на духу, все признал!..

— Учтем, Степан Аверьянович, учтем! — говорил Сабуров, улыбаясь. Ему нравился этот, хоть и не в меру разговорчивый, но в общем-то добрый и хороший человек. Он понимал: Кочегаров будет ему еще не раз полезен, у него громадный таежный опыт, а это в настоящем деле было очень важно.