Бевис Винтер - Зарубежный криминальный роман

– Как будто.

– Бедный мой! – с чувством сказала Алиса. – Тебе все еще нравятся ананасы? – спросила она.

– Что такое? – удивился Шап. – Да, нравятся.

– У меня есть банка консервированных ананасов, я приберегла ее для тебя.

– Какая ты внимательная! – Шап был явно тронут. Алиса открыла консервы. Радио играло негромко, певица страстно изливала свою тоску. Шап усмехнулся.

– Тоска! Попробуйте раздавить парочку прохожих, и всю тоску у вас как рукой снимет.

– Отличное средство, – засмеялась Алиса. – Но тогда нельзя будет выходить пешком. Ты становишься злым. Шап весело улыбнулся, пожал плечами и занялся ананасами. Позже, когда он согревал в руке стакан марочного вина, Алиса спросила: – Останешься? – Да. С радостью.

– Я тоже рада. Ты не особенно балуешь свою клиентуру. Шап непонимающе взглянул на нее.

– Шесть недель с твоего последнего визита. Согласись, что на тебя нельзя рассчитывать. Около часа ночи между двумя объятиями Шап расчувствовался. Он с нежностью ласкал Алису: – Хотел бы я, – начал он, – проводить с тобой все ночи. Я чувствую себя хорошо, ты лучшая из моих подруг. И добавил убежденным тоном: – Должно быть, ты и есть та женщина, которая мне нужна.

– Не говори глупостей, – остановила его Алиса. – Тебе хорошо, потому что ты только что целовал и хочешь еще… Он хотел что-то добавить, но она закрыла ему рот поцелуем и порывисто привлекла его к себе. Шап уехал на рассвете. Беспокойство отпустило его, он лениво зевал, небрежно ведя «симку». Он совершенно не обращал внимания на многочисленные грузовики, которые ехали ему навстречу, поднимаясь в гору. Его мысли возвращались к телу Алисы. «Потрясающая девушка, – повторял он про себя, – суперкласс». Пока он рисовал в своем воображении приятные картины, взошло солнце. Через полчаса после этого он вернулся домой. Замок входной двери не открывался.

– Как это неприятно, – сказал себе Шап, – надо его смазать, а то им редко пользуются и он ржавеет. В конце концов Шап справился с замком и сразу прошел в кухню, чтобы выпить чашку кофе. Буфет был распахнут, тарелки грудой стояли на нижней полке, угловые шкафы тоже были вытряхнуты.

– Что это за бардак? – похолодел Шап. – Никак у Рафаеллы случился удар. Он заглянул в столовую. Там все было вверх дном. Из столовой Шап перешел в кабинет, где царил аналогичный хаос. По мере того как Шап обходил свои владения, его обуревал безудержный гнев: дом явно обыскивали. Зеркало из ванной, аккуратно вынутое, лежало на полу. Комнаты перетряхнули, матрасы во многих местах проткнули. У входной двери позвонили, Шап быстро спустился вниз, на террасе стоял племянник Рафаеллы.

– Тетя просила вам передать, что не сможет прийти, она больна.

– Тем лучше!.. Нет! Я не это хотел сказать. Что с ней? – Гриппует. Врач велел ей оставаться в постели два– три дня.

– Хорошо. Пусть бережет себя, я справлюсь сам.

– Тогда до свидания, месье Шап.

– До свидания! Скажи тете, чтобы она не беспокоилась.

– Ладно. Шап постоял в раздумье.

– Делать нечего, надо приниматься за работу, – заключил он. Он закрыл дверь, вернулся в кухню и принялся расставлять посуду.

Прекрасная Элен не закончила пасьянс четырех тузов, нервно смешала карты и поднялась с безнадежным вздохом. Под окном ее комнаты Тарн катил свои бурные воды, огромные серые и гладкие скалы перегораживали его узкое ложе, ограниченное высокими берегами. На втором плане простиралось выжженное плато, покрытое самшитом, можжевельником и сиреневым чабрецом. Пейзаж был великолепен, но после месяца созерцания Прекрасная Элен совершенно к нему остыла. Она сожалела о Париже, о маленьком элегантном баре на авеню Клебер, о своих приятелях, личностях сомнительных, приятных и тонких, о всей своей вольной и спокойной жизни. Особенно она сожалела о том, что последовала за тремя своими знакомыми в эту экспедицию, которая, по ее мнению, не могла ни к чему привести. Ее личико искажала озабоченная гримаска. Она закурила сигарету и начала совершать по комнате медленное бесцельное хождение. Она трогала свои светлые волосы, низко спускавшиеся ей на щеки мягкими кольцами. В дверь постучали, и она тотчас открылась, в комнату не спеша вошел Респланди.

– Ты мог бы подождать, пока я скажу «войдите», – сухо заметила Элен.

– Извини, я не хотел тебе помешать.

– Ты мне не мешаешь. Она села в кожаное кресло; Респланди засвистел и сделал несколько шагов по комнате, потом сел на коврик у постели, опершись спиной о ночной столик.

– Ну как? – спросил он.

– Что «как»? – Да ничего. Он снова засвистел, подняв глаза к потолку, и вытащил из кармана пачку американских сигарет.

– Последняя.

– Что ты говоришь?

– Я выкурил все американские сигареты. Придется возвращаться к «Голуаз». В этой паршивой дыре американскими не разживешься. Элен не ответила.

– Ты выходила сегодня? – Зачем? Чтобы мерзнуть в этой паршивой деревне? Нет уж, спасибо. Респланди улыбнулся и с симпатией взглянул на нее. Он втайне был неравнодушен к Элен, но знал, что она им не интересуется. Однажды он застал ее неглиже: она надевала чулки, на ней была лишь узкая полоса трусиков. Пышные и вместе с тем упругие формы холеного белого тела произвели на него впечатление. Но холодное бесстыдство женщины, не обращавшей внимания на его присутствие, было ему неприятно. Респланди до сих пор помнил эту сцену, помнил, как вышел из ее комнаты с кривой ухмылкой. «Ей до Раймона столько же дела, сколько до кожуры от банана», – подумал он. Вспомнив несчастного товарища, убитого на тротуаре улицы Бернар-дю-Буа перед домом ювелира, Респланди глубоко задумался. Он отвел глаза от Элен, перебирая в памяти события того кошмарного дня, проведенного в убежище в Нейи. Мрачная молчаливая поездка в серой «ведетте» через весь город, навязчивое желание облегчить мочевой пузырь и долгое ожидание в доме Швоба. Там царило такое же настроение, как во время бодрствования над телом покойного. Все трое в растерянности курили. Швоб лежал на канапе, уставясь в потолок. Виктор беспрерывно грыз ногти, так что смотреть было противно. «Подумать только, – думал Респланди, – что у моего отца были академические пальмы и он пользовался уважением всех соседей, а вот сын его замешан в позорное и бессмысленное дело, ведь нас провели, как младенцев!» Он с горечью говорил себе, что гангстеры они никудышные, а что шаг, который должен был наполнить их карманы, на самом деле сделал их еще беднее, и только ото и заставляет их предпринимать все новые и новые попытки. К вечеру Виктора охватила дикая ярость, он извергал поток ругательств в адрес Скополотрони. Виктор разрядил пистолет в голову ювелира, и эта бесполезная смерть раздражала и угнетала его.