Зуфар Фаткудинов - Убийство в старом доме

Оба помолчали, каждый думая о чем-то своем.

— Скажи, Карим, а ты полагаешь, что театральный билет имеет отношение к преступнику? То есть он ходил в театр?

— Видишь ли, по школьной писанине и бухгалтерской бумажке установили дом, где живут эти авторы бумаготворчества. Это двухэтажка на Смоленской, Предполагаю, эти бумажки были взяты из одного мусорного ящика. Отсюда вывод: кто-то из жильцов этого дома был в июне в Казани и посещал театр. Но таких лиц в доме не оказалось. Опрашивали также приезжавших гостей и жителей близлежащих домов. И ничего. Трудно предположить, что преступник копался специально в другом мусорном ящике или ведре, чтобы извлечь оттуда малюсенькую бумажку для пыжа. Ему и тех хватало. Он и так был уверен: две разнокалиберные по содержанию бумаженции и так уведут следствие в дебри поиска и запутают следы. Полагаю, этот билет попал в ствол ружья в какой-то мере случайно. Этому обрывку просто не придавалось никакого значения. Преступник затолкал его как мусор, который собирался выбросить на помойку. И он прав. По нему искать — дохлый номер. Так и я оцениваю с моим оптимизмом, по которому ты уже изволил; пройтись, драгоценнейший мой. Ты сам посуди. Разве контролер театра на входе может как-то запомнить из нескольких тысяч лиц — одного, примет которого мы не знали? Конечно, нет. Таким образом, билет в этом случае свидетельствовал только об одном: преступник, возможно, был в июне в театре. А этот факт сам по себе ни к селу ни к городу.

Нуркаев помолчал, потом заметил:

— Смотри. А дождичек-то и впрямь сюда направляется. Вон какие тучки. Пойдем или ваша милость души изволить принять?

Прощаясь, Нуркаев бодро напутствовал:

— Ничего, старик. Прорвемся. Сейчас хоть зацепка есть — приметы этого шаловливого мальчика двухметрового роста, возрастом под сорок и с повадками гюрзы.

Данишев через сорок пять минут, как вылетел из райцентра, был уже в старом аэропорту Казани. Недавно здесь прошел дождь, и все дышало свежестью. Из-за белесой тучки с подпалиной показалось солнце, и где-то над рекой Казан кой повисла разноцветным коромыслом радуга.

На душе у Назипа не было ни радости, ни печали, как у человека, который переволновался, перегорел в ожидании больших, решающих для него событий. Но когда троллейбус остановился на площади Свободы и он вышел — нервы, словно по команде гипнотизера, напряглись; под ложечкой неприятно заныло.

Через несколько минут лейтенант стоял уже перед театром Камала. В этом театре он бывал раньше, ходил с удовольствием. Выстаивал длинные очереди за билетом, выкраивая деньги из скудной студенческой стипендии, которая была единственным источником его существования.

Театр Камала ассоциировался у Данишева с огромным океанским пассажирским кораблем со счастливой судьбой. На этот театральный корабль трудно попасть — желающих вступить на его борт всегда больше, чем количество мест. Отправившись на нем в путешествие по разным континентам культуры, глубже познаешь (в сравнении) культуру и язык своего народа и культуру других народов, и прежде всего русского народа; увидишь людскую жизнь разных эпох; познаешь для себя много нового и обогатишься чувствами любви к людям, доброты и житейской мудростью. Это театральное судно удивительно еще тем, что хотя со временем полностью меняются составы команд капитаны, — корабль остается блистательным, притягательным, крайне необходимым и очень полезным в воспитании новых поколений, потому, что с правильно взятого курса его ничто не сбивает: ни штормы, ни айсберги и подводные рифы, ни буйные леденящие ветра с горных вершин.

Раздумья Данишева прервала хлопнувшая входная дверь театра. На пороге появился представительный, ею молодой мужчина. Лейтенант узнал у него (он оказался администратором), где можно сейчас увидеть билетершу, которая работала в июне месяце.

Оказалось: театр — на гастролях, а обслуживающий персонал — в отпуске; дежурила в июне Нагима Бадретдинова (ее сменщица болела).

Следователь прошел в кабинет администратора, выписал названия спектаклей, которые шли 17 и 27 июня (7 числа спектаклей не было), узнал адрес билетерш и отправился на улицу Аделя Кутуя, где она проживала.

Бадретдиновой дома не оказалась, ему сказали, она будет дома в 23 часа.

Данишев вышел во двор и присел на лавку под огромный тополь. Зеленая туча листьев, нависшая над ним, плотно заслоняла палящее полуденное солнце, К толстой, растрескавшейся глубокими продольными шрамами коре была прилеплена бумажка с объявлением:

доминошников-козлятников! Мухи — переносчики заразных болезней. Чем забивать козла, бить мух — полезней.

Назип улыбнулся и стал размышлять, куда девать себя до двадцати трех часов. Пошел в парк Горького, там на афише увидел, что в театре оперы и балета вечером идет «Черноликие» («Проклятая любовь»).

Год назад он слушал эту оперу, несколько дней ходил под ее впечатлением. Назип решил отправиться в оперу. До начала — полтора часа.

Снова Назип был в восторге от оперы. И когда он шел после спектакля по вечерней малолюдной улице, мирские проблемы казались мелочью...

В 23.00 он был в квартире Бадретдиновой. Хозяйка чаевничала. Пригласила к столу и его. Коробка конфет, которую гость прихватил по дороге, оказалась кстати. Данишев за чаем рассказал хозяйке, что его привело сюда в столь поздний час.

Потом неуклюже, плохо слушавшимися от волнения, словно озябшими пальцами, он вытащил из внутреннего кармана фотокарточку (фоторобот) преступника. Хозяйка пристально посмотрела на изображение и пожала плечами.

— Вроде видела, а вроде и нет. Ведь перед глазами у меня ой как много народу-то проходит за день, как у кондуктора автобуса. Поди ж ты, всех запомни...

— Он двухметрового роста, плотного телосложения, как борец, глаза небольшие, брови черные, нависший лоб, мясистый нос, — скороговоркой ориентировал Данишев билетершу.

— Погоди, погоди, сынок, — заговорила Бадретдинова, — тут вот вспомнила один случай. Да, пожалуй, и не случай, а просто... Ну, как ево... — она наморщила веснушчатый лоб, потом досадливо махнула рукой, — короче, видела я как-то одного детину агромадного роста. Может, и поболе двух метров-то. В театр к нам приходил. Да не один, с девицей какой-то. — Хозяйка повернулась к окну. — Может, это и был он?

— Ну и что? Что этот детина, знакомый?

— Да не-е... Запомнила по случаю... Рубль обронил и не стал подымать. Поначалу-то вроде и хотел, да передумал: грязно у двери-то было, натоптали. Накануне дождичек брызгал.

— Значит, рубль в грязь упал?

— Да, да. В грязь. Но я подняла скомканный рубль и хотела отдать мужчине. Окликнула его, но он даже не оглянулся. А вот его дева — остановилась. Детина-то этот что-то сказал женщине. Я расслышала только имя.