Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— Вы сущий ребенок, Реми!

Когда же она замолчит? Когда же они все замолчат? И когда они перестанут вмешиваться в его жизнь! Так, теперь нужно немного щепок. А потом — дров. Но их нет. В самом деле, ничего не подготовлено. И дядя Робер сейчас колет дрова. Он скоро вернется — то-то ему веселье будет. Тем хуже! А спички?.. Куда же подевались спички?

— Реми!

На пороге стояла Клементина; Реми выпрямился — руки у него были грязные, челка упала на глаза. Клементина медленно прошла по кухне.

— Это что же, теперь ты у нас плиту разжигаешь? Ну и дела!

Она подошла к юноше, подняла ему челку со лба, заглянула в мутные глаза, перевела взгляд на бутылку и бокалы.

— Иди прогуляйся. Тебе здесь нечего делать.

— Я тоже имею право…

— Иди проветрись.

Клементина, завладев его руками, вытерла их о подол своего фартука, а затем вытолкнула Реми во двор и захлопнула дверь. Вскоре он услыхал голоса обеих женщин — те спорили о молоке, о вине, о плите — обо всем. Из дровяного сарая доносились размеренные глухие удары: дядя Робер орудовал топором. Автомобиль с открытыми дверцами все еще стоял у крыльца. Все вокруг осветилось внезапно погрустневшим светом, и жизнь стала похожа на неудавшийся праздник. Реми спрашивал себя: где же его место, его настоящее место? Что он такое для Раймонды? Средство заработка… Все-таки тридцать тысяч франков в месяц. У нее это чуть было не вырвалось. Что ж тут такого? Разве зарабатывать — не естественно? А не вообразил ли он случайно, что кто-то готов полюбить его лишь потому, что его постигли какие-то… особые несчастья? И разве они бывают особенными? Разве его — его собственные — несчастья не были в какой-то мере добровольными?

Реми вошел в холл и вздрогнул, услышав бой часов под лестницей, — Клементина завела старый механизм. Она даже успела немного подмести, протереть тряпкой ступеньки. Реми поднялся по лестнице, прошел в туалетную комнату — она располагалась рядом с площадкой второго этажа. Там уже были приготовлены рукавички, на металлических реечках висели полотенца, на раковине лежало новое мыло. Клементина обо всем помнила, за всем следила, все проверяла. Реми мысленно принялся рисовать картину некоего дома, где царит беспорядок: одежда разбросана по стульям, всюду едкий запах подгоревшего молока, молодая женщина в пеньюаре, мурлыча, натягивает чулки… Реми вымыл руки, причесался, равнодушно глядя на свое отражение в зеркале. Вот и открылась истина. Много лет он верил в сказки. И даже сегодня ему взбрело в голову невесть что — из-за могилы и затем из-за раздавленной собаки. Сущая ерунда, а он уже вообразил, будто одного его взгляда было достаточно, чтобы погубить того фокстерьера. В каком-то смысле даже приятно ощущать себя обладателем губительной силы, чувствовать некое родство с ядовитыми деревьями, которые способны убивать на расстоянии. Например, с манцениллой — об этом дереве-убийце Реми читал жуткие истории в книгах о путешественниках. Но теперь с этим покончено. Кончилось детство. Никто его, Реми, не любит. И, может быть, вполне справедливо.

Реми выпил один за другим два стакана воды. Во рту у него пересохло, все казалось каким-то нереальным и искаженным, мысли расплывались, как рыбки за стеклом аквариума. За деревьями парка садилось солнце. Вот кто-то захлопнул дверцы автомобиля, затем на лестнице послышались чьи-то шаги. Реми вышел из туалетной комнаты и столкнулся с Раймондой — она несла чемодан.

— Дайте мне!

Войдя в ее комнату, Реми бросил чемодан на кровать.

— Раймонда, я должен перед вами извиниться. Я сейчас вел себя глупо. Я, может быть, скажу ерунду, но… я ревную. Меня просто бесит, когда дядя Робер смотрит на вас так, будто…

Раймонда достала из чемодана халат и разгладила его.

— Реми, неужели вы не понимаете, что дядя специально старается вас позлить? Могли бы и догадаться.

— По-вашему выходит, что дядя всего лишь хотел позлить меня и только ради этого так загорелся привезти сюда нас — и вас? В конце концов, мы могли бы совершенно спокойно приехать завтра утром с отцом. Но нет, дяде непременно надо было провести вечер здесь, с нами — и с вами.

— Реми, ну что вы пытаетесь в этом выискать?

— Просто удивительно! Раймонда, можно подумать, что вы вообще не видите в людях плохого.

Она надела халат: он застегивался сбоку, как у медсестер.

— Бедный мой Реми! Вам и в самом деле нравится мучить себя, выдумывать невесть что!

Раймонда потрепала его по белокурой голове и улыбнулась.

— Поверьте моему слову, ваш дядя не так уж опасен.

— Откуда вам знать? Или вы, может, перевидали немало мужчин и хорошо их изучили?

— Во-первых, не смейте разговаривать со мной в подобном тоне…

— Но Раймонда!.. Неужели вы не видите, что я несчастлив?

— Перестаньте! — вскричала она раздраженно. — Пойдемте-ка лучше накрывать на стол. Идемте, идемте!

— Раймонда, подождите… — умоляюще обратился к ней Реми. — Скажите, до службы у нас где вы были?

— Вы же прекрасно знаете, я вам уже тысячу раз рассказывала. Я жила в Англии… Реми, мне не нравится, как вы себя ведете. Последние несколько дней вы…

Раймонда взялась было за ручку двери, но Реми остановил ее, придержав за локоть, и прошептал:

— Поклянитесь мне сейчас же, что никто… я хотел сказать — не ухаживал за вами.

— Однако вы начинаете дерзить.

— Поклянитесь! Прошу вас, поклянитесь!

Она посмотрела ему прямо в лицо, и он увидел ее совсем близко, как никогда прежде не видел. В ее зрачках отражались выпуклые очертания окна и крошечное облачко. Реми показалось, что он сейчас упадет — прямо на это близкое лицо. Он закрыл глаза.

— Клянусь вам, Реми, — тихо сказала она.

— Спасибо… Постойте еще… немного.

Реми почувствовал, как она нежно гладит ему лоб — совсем как мама когда-то давно, — и оперся плечом о стенку.

— А теперь будьте умницей, — сказала Раймонда и взяла его за руку. — Идемте… Пойдемте вниз!

— Значит, вы остаетесь у нас?

— Так, по-моему, и разговоров даже не было о том, чтобы мне уйти.

— Но вы остаетесь… из-за меня?

— Конечно.

— Как-то вяло сказано. Скажите так, чтобы я поверил.

— Ну конечно! Так — верите?

Они оба рассмеялись; между ними внезапно возникло чудесное понимание. Она не лжет ему, не может лгать — он об этом обязательно догадался бы. И сейчас он точно знает: она не сердится, ей нравится такая дружеская близость. Раймонда вела его вниз. Реми подумал, что когда он достигнет совершеннолетия, ей будет двадцать девять, но тут же отогнал эту мысль и еще крепче сжал руку Раймонды.

— Ужинать придется при свечах, — заметила Раймонда. — Из поселка уже никого не вызвать — слишком поздно.

Они вошли в просторную столовую, Реми открыл дверцы буфета, а Раймонда тем временем стелила на стол скатерть.