Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

— Что, грустинка в глаз залетела? — шутливо спрашивала она, когда видела, что я вдруг становлюсь рассеян и молчалив.

— Да нет. Просто вспомнилось, что нужно уезжать, — неуклюже изворачивался я.

— Ну так не уезжай. Не съест же тебя твоя жена.

Ее унижало ощущение того, что я вечно тороплюсь. Если мне не давала покоя загадочная гибель ее мужа, то ее коробила моя неуместная привязанность к жене. Вот так и кружили мы один вокруг другого, взвешивая свои вопросы и дозируя ответы. Оба подходили издалека. Первым делом она обустроила мне комнату — она называла ее «моим уголком».

— Вот видишь, когда захочешь остаться, ты будешь здесь у себя.

— Но я не смогу остаться.

— Никогда?

— Ну, разве что когда-нибудь… Но пока… это очень сложно.

Она не настаивала. А немного погодя уже я запускал пробный шар:

— Почему ты не обустроишь тут все как следует? Ты что, намерена вернуться туда?

— Нет. Во всяком случае, не в Маюмбу.

— Почему?

— О, просто так. Нет желания, вот и все.

Потом мы махнули на эти проблемы рукой. Не хотелось портить нашу любовь. Но чем больше эта любовь заполняла наши жизни, тем больше захватывала она наше будущее, а тем самым вынуждала будить прошлое. Бывали минуты, когда нам казалось, что мы муж и жена. К примеру, когда мы бок о бок растягивались в шезлонгах на балконе. Ньетэ укладывалась между нами. Ударами головы она подбрасывала наши свисающие руки. Море между соснами и дубами, казалось, поднималось к самому небу. Ронга хлопотала внизу или же, оседлав велосипед, отравлялась за покупками, крича уже на ходу:

— Что купить: мерлана или ската?

— Что хочешь! — отвечала Мириам.

А для меня добавляла:

— Бедняжка, стоит ей увидеть нас вместе, как она липнет ко мне.

И вновь воцарялось молчание. Такие минуты быстро становились невыносимыми.

— О чем ты думаешь? — начинала Мириам.

— Ни о чем.

— Врунишка. Ты собираешься меня бросить.

Каждый, прикрыв глаза, погружался в собственные размышления. Впрочем, ее мысли вполне могли быть точным отражением моих. Мы все яснее сознавали, что эта любовь никуда нас не приведет, но оба яростно гнали от себя этот вывод. Рука Мириам ощупью находила мою. Пока мы были вместе… но вот я уже изобретал предлог, чтобы уехать. Там, на отмелях, море по обе стороны шоссе уже стремилось воссоединиться. И Мириам, чтобы меня задержать, силилась меня разговорить.

— Как там у тебя дома? Я хотела бы увидеть тебя в домашней обстановке. Кажется, я имею на это право.

Меня так и подмывало возразить: «Нет, ты не имеешь на это права», — но я предпочитал притвориться, будто уступаю.

— Большой бестолковый домина. Окружен решетчатой оградой. Миновав ее, проходишь садик, который постепенно расширяется. На первом этаже справа кухня и столовая, а слева — мой врачебный кабинет.

— Понятно.

— На втором расположение комнат повторяется. Справа — спальня и ванная. Слева — мой кабинет и туалет.

— А мебель какая?

Я терпеливо описывал, стараясь ничего не упустить.

— А цветы есть?

Попытавшись припомнить, какие именно, я обнаружил, что никогда не обращал внимания на такие подробности.

— Ты не наблюдателен, Франсуа. Проходишь по жизни лунатиком. Сад у вас большой?

— Примерно как твой парк. В саду есть старый колодец, которым уже не пользуются. Довольно живописный.

— Это твоя жена решила его сохранить?

— О нет! Наоборот, она хотела его засыпать. Считает, что он рассадник комаров.

— Ну а еще что?

— Еще гараж, разумеется.

— Расскажи про гараж.

Ей нравилось меня доводить, а чтобы уж совсем разозлить, она добавляла:

— Раз мне там все равно никогда не побывать, сделай для меня это небольшое усилие.

— Гараж как гараж, — ворчал я. — С большой раздвижной дверью, очень тяжелой… Ты бы не сумела ее сдвинуть — довольна?.. Да, едва не забыл: она зеленая. Из гаража попадаешь в кухню. А через маленькую дверцу можно выйти в сад.

Мириам перебивала меня:

— Ну, это-то точно твоя жена придумала. Я уверена, она очень практичная женщина, не правда ли?.. Ведь это она занимается садом?.. Ответь. И чтобы не пачкать крыльцо, она проходит через гараж и разувается, прежде чем войти в кухню…

— Вот видишь, ты сама все знаешь.

— Не сердись, Франсуа, милый. Я вижу, словно сама у вас побывала. С одной стороны у нее грядки с овощами, с другой — цветы.

— А вот и не угадала. Никаких овощей.

Я очень быстро раздражался, особенно когда Мириам убийственным тоном заключала:

— Ты любишь свою жену, Франсуа.

— Нет, я не люблю ее.

Необходимость этих отрицаний злила меня до крайности. Я торопился уйти. Мой дом, стоило упомянуть его здесь, окутывался ореолом тепла и уюта, и мне хотелось перенестись в него немедленно. Я поднимался.

— До завтра, дорогой, — промолвила Мириам.

— Чем собираешься заниматься?

— Рисовать.

Снова эта Африка! Расставаясь с Мириам, я чувствовал себя обкраденным и спрашивал себя, не остаться ли мне, чтобы помешать ей вновь затеряться в этом неведомом, опасном мире. Еще немного, и я, уезжающий, обвинил бы ее в том, что она первая удаляется от меня. Покидал я ее разозленный, возвращался с мольбой. Любовь снова бросала нас в объятия друг другу, но прежде Мириам выставляла за дверь Ньетэ, опасаясь ревности животного. Иногда я отваживался на расспросы:

— Ты раньше знала Нуармутье?

— Нет. Муж часто рассказывал мне об этом доме, но я не думала, что буду принуждена жить здесь.

— Почему принуждена?..

Однажды Мириам, сжав мне руку, сказала:

— Послушай, Франсуа. Не делай из меня дуру. Виаль тебе все рассказал. И не пытайся отрицать.

— Но, уверяю тебя…

— Не лги. Он наверняка говорил тебе о смерти моего мужа.

— Так, в общих чертах. Но ты там была ни при чем.

— Верно. Я всего лишь желала ему смерти… долго желала, потому что жизнь с ним была сущим адом. А потом произошел этот несчастный случай.

В тот день я этим ограничился. И только потом спросил уже сам:

— Скажи, а кем был для тебя в действительности Виаль?

— Другом. Даю тебе честное слово, Франсуа. Он-то сделал все, чтобы стать больше чем другом, но меня не оставляло ощущение, что он относится ко мне как к своей пациентке. А мне это не нравится. Для него я не такая женщина, как все… А для тебя?.. Ты тоже находишь во мне что-то особенное?

— Да. Твой талант художника.

Я был уверен, что эти слова доставят ей удовольствие, и к тому же это давало мне возможность уклониться от прямого ответа. Ведь по прошествии времени я и впрямь обнаруживал в ней нечто необычное. В ней было какое-то скрытое неистовство, чем она весьма походила на своего гепарда. Нередко она набрасывалась на Ронгу, бранила ее последними словами, и ноздри ее при этом гневно раздувались, а губы опоясывало белое кольцо. Или же она прогоняла Ньетэ ударами ремня, и зверь становился тише воды, ниже травы. В этих кратких вспышках Мириам разряжалась. Сама она эти приступы ярости называла «мои тропические бури» и извинялась за них передо мной. Я предчувствовал, что скоро они разразятся и над моей головой. Вообще, по мере того как шли дни, тучи сгущались. Если ухудшение моих отношений с Мириам шло медленно, то другие, более далекие угрозы нарастали ощутимо. Мои поездки не могли оставаться незамеченными. Разумеется, их оправдывало мое ремесло. И все-таки я слишком часто бывал на острове. Счастье еще, что Нуармутье — мирок особенный, замкнутый на себя и мало интересующийся жизнью материка. Тем не менее я решил сделать свои посещения более редкими и начал с того, что не пересекал пролив целых четыре дня. Бушевавший в это время шквал равноденствия затруднял проезд и послужил мне солидным предлогом. Конечно, от нетерпения я грыз удила, но как-то выдержал. Никогда раньше я не был таким мрачным. Семейные трапезы сделались настоящей пыткой. Мои слова звучали фальшиво, мои молчания звучали фальшиво, мое дыхание, моя жизнь — все звучало фальшиво. Элиана же была по-прежнему терпелива, по-прежнему внимательна.