Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

— Она упала в колодец, — коротко сказал он и вернулся к прерванному занятию — он делал Элиане искусственное дыхание. Не оборачиваясь, он добавил: — Жить будет, но еще бы чуть-чуть…

Какая-то женщина всхлипывала. Я узнал матушку Капитан. Том тоже скулил, и от входа шел гул разговоров. Страх отнюдь не сковал меня. Мне было не впервой попадать в переделки. Я аккуратно выставил матушку Капитана и закрыл за ней дверь. Потом вернулся к доктору. С виду я был совершенно хладнокровен, но под черепом у меня подобно колоколу в тумане беспрестанно бухало: «Колодец… Колодец…» Элиана еще не пришла в сознание. Она была перепачкана землей, мертвенно-бледная, вымокшая, жалкая со своими слипшимися волосами и каплями воды на лбу. Никогда еще я не был так уверен, что люблю ее. Никогда еще мои руки не были столь искусны и заботливы. Малле, изнуренный, закурил сигарету.

— Теперь-то она выкарабкалась, но какое-то время мне казалось, что я не верну ее к жизни, — сказал он. — Еще каких-нибудь три минуты — и все, крышка!.. Вызволить ее, похоже, было не так-то просто. Вниз спустился Гаэри, каменщик… Ее привязали. Когда я подъехал, ее как раз поднимали наверх… И на протяжении сорока минут она не подавала признаков жизни. Я был в отчаянии…

— Но как это могло произойти? — спросил я. (Этот вопрос не давал мне покоя.)

— Понятия не имею. Тревогу поднял ваш пес. Он лаял так громко, что пришла соседка. Пес с лаем носился вокруг сруба. Тогда соседка заглянула в колодец и увидела вашу жену, которая еще барахталась… Впрочем, об этом лучше меня расскажет вам она сама. Телефоном она пользоваться не умеет. Она чуть с ума не сошла — никого рядом. Тогда она побежала к Пейюссо… Их сын вскочил на свой мопед и поехал за мной. А время-то шло. Можете себе представить. А у меня еще был больной, которого я не мог сразу бросить. В общем, все было против нас. По счастью, в табачной лавке малыш Пейюссо нашел подмогу.

Малле вновь подошел к Элиане, и мы перевернули ее на живот.

— Все обойдется, — сказал он. — Из нее вышла вся вода.

Видно, он так перепугался, что теперь говорил без остановки.

— Идите приготовьте грелки. Ей только бронхита не хватало.

Элиана судорожно икнула.

— Поторопитесь, — прикрикнул на меня Малле.

Я вышел и поблагодарил всех, кто пришел. Мне не терпелось остаться одному, чтобы расспросить Элиану. Раз уж я решил говорить все без утайки, я должен подчеркнуть и эту деталь. Несмотря на все мои страдания, мозг мне буравила одна мысль: узнать, что же произошло. Почему колодец?.. Я был бы меньше потрясен, если бы Элиану, к примеру, сбил автомобиль. Но колодец! Это было так необъяснимо, так ужасно. Я заверил всех, что Элиана вне опасности. Участие этих людей согревало мне душу, но их любопытство раздражало. Тут я подумал о Мириам, о том, как она обрадуется, узнав, что та, кого она называла «другой», была на волосок от смерти; и здесь-то, в этом вестибюле, где говорили все сразу, я осознал, что Мириам действительно имеет права на меня и если бы Элиана умерла… Отмщение, стыд, некое головокружительное прозрение — и я в кратчайший миг обнаружил, кто я: я — виновный. Я вернулся. Доктор поддерживал Элиану — она уже открыла глаза и теперь смотрела на меня. Я разразился рыданиями. Знаю, сколь условно это выражение, и тем не менее не нахожу лучшего. Судороги сотрясали мне грудь; зло покидало меня. Я вновь мог выдерживать ее взгляд, в который возвращалась жизнь, еще неуверенно, как если бы Элиана не узнавала мир, где только что проснулась. Я не решался ее обнять. Я не мог оторваться от этих глаз, которые, казалось, что-то искали.

— Это ваш муж, — сказал Малле.

Я опустился подле нее на колени. Она повернула ко мне голову.

— Франсуа, — еле слышно прошептали ее губы. — Как я испугалась… Не уходи.

— Скорее в постель. Сейчас не время нежничать, — проворчал доктор. — Давайте я вам помогу.

Я взял Элиану на руки. Она была как ледышка. У меня было такое чувство, будто я несу свой грех. Я говорю «грех» за неимением лучшего слова. Я никогда не был особенно набожным. Но в этом происшествии я увидел знамение, нечто вроде предупреждения. Случилось бы это, если бы я не познакомился с Мириам? Мысль, конечно, бредовая. Но я был просто болен от жалости, от угрызений совести — до такой степени, что на лестнице поклялся покончить с собой, если Элиана умрет.

Правда, я знал, что она вне опасности. Но это не мешало моим мыслям вертеться вокруг моей собственной смерти. Вероятно, таким образом я старался усугубить свои страдания и тем самым поставить себя на одну доску с Элианой; чем несчастней я буду выглядеть в ее глазах, тем увереннее во мне она будет. Я спрашиваю себя, уж не стремился ли я с лицемерием педанта принять последние меры предосторожности. Впрочем, не исключено, что мне это только теперь так представляется. Я уложил Элиану; Малле тем временем готовил шприц и ампулы. Я не сумел бы перечислить людей, которые по-прежнему толклись на первом этаже. Забыл я и то, что говорил им позднее. Я сам вижу, что мое повествование сбивчиво, непоследовательно — теперь, когда все уже свершилось, я мог бы заполнить пробелы в нем, вернуть событиям их статус заурядных происшествий. Но я предпочитаю, раскрывая их, раскрывать себя — ведь это во мне они приобрели свой истинный размах. До сих пор моя любовь к Мириам была лишь захватывающей игрой. Начиная с этого вечера я узнал, что она таинственным образом стала чем-то большим, чем игра. Эти мысли и переживания поглощали меня целиком, пока я дежурил у изголовья Элианы. Доктор уехал. Элиана спала. Я бесшумно расхаживал по комнате, время от времени поглядывая на Элиану. Живя с ней уже долгие годы, я, оказывается, никогда по-настоящему не видел ее. Сейчас она с немного пугающим спокойствием отдыхала, вытянув руки на одеяле ладонями вниз, и была исполнена невероятного достоинства. Я отметил энергичный рисунок ее рта и прорезавшую ее лоб складку озабоченности. Она не обладала ни красотой, ни элегантностью Мириам. Такая, какой она была — одновременно чистая и упорная, — она внушала мне бесконечное уважение. Она — моя жена. Я чуть было не потерял свою жену. Мириам украшает мою жизнь, но Элиана — сама суть моей жизни. До наступления утра я мусолил эти унылые истины, которые подавляли меня своей железобетонной очевидностью. В конце концов я сел в кресло у постели и провалился в сон. Проснувшись, я увидел, что Элиана, опершись на локоть, смотрит на меня. Я вскочил.

— Элиана!

Она печально улыбалась.

На этот раз я долго сжимал ее в объятиях. Говорить я уже не мог. Насколько легко мне было уверять Мириам в своей любви, настолько невозможно было говорить нежные слова Элиане. Мне даже не хотелось ее приласкать. Но, прижавшись щекой к ее щеке, я чувствовал, как уменьшается, тает душивший меня груз горечи. Она здесь, и я здесь. Если б я открыл рот, то наверняка бы все опошлил. И все-таки наступил момент, когда еще немного — и молчание утратило бы свое драгоценное свойство. Первой его нарушила она.