Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Она выкрикнула мое имя. Глаза ее наполнились слезами — так порез наполняется кровью.

— Прости… — пробормотал я. — Я люблю тебя, Мириам. Но пойми: я не свободен. Меня держит все: профессия, этот край…

— Жена.

— Да. Элиана тоже. Дай мне время, хорошо?.. И не говори больше так часто о ней. Оставь ее в покое… Мало-помалу я во всем этом разберусь. Я человек привычек. Меня не надо торопить. Договорились, Мириам?

Я протянул ей руку. Она положила в нее свою ладонь, но я чувствовал, что гнев в ней бушует по-прежнему. Мы побыли так некоторое время, словно противники, подписавшие перемирие. Вернется ли когда-нибудь мир? В этот день я пробыл у Мириам дольше обычного, всматриваясь в ее лицо. Оно оставалось непроницаемым, как маска. Я уехал в подавленном настроении, и меня едва не остановило море. Последние метров сто я ехал в воде по самый картер. Вконец измотанный, я вышел из машины и сел на песчаную дюну, прерывисто дыша, словно пересек Гуа вприпрыжку. Дорога исчезла, а с нею порвалась и нить, что связывала меня с островом. Мне захотелось, чтобы море никогда больше не отступало, чтобы нас с Мириам навсегда разделило это бурное течение, в которое пикировали за добычей чайки. Я откинулся на спину и, глядя в небо, попытался представить себе жизнь с Мириам: несколько месяцев любви и ссор, а потом она от меня устанет… А жизнь с Элианой? Годы и годы молчания!.. Выбор примерно как между морем и болотом. Я поднялся: впереди прилив отдалил горизонт, позади плоская равнина зелеными и голубыми лоскутами простиралась до далеких колоколен высотой с палец. Совсем близко возвышался мой дом. Чересчур большие для меня силы тянули меня с той и с другой стороны. Мириам права. Я всего лишь заблудившийся ребенок, которому страшно.

На этот раз мне хватило стойкости, чтобы не поддаться искушению. Или же недостало мужества выслушивать ее упреки. А может быть, я просто устал от этих вылазок на остров. В общем-то, какая разница. Когда я возвращаюсь к тем событиям, мне кажется, что дня три-четыре я провел в каком-то оцепенении. На моем участке объявился ящур, и работа не оставляла мне времени для раздумий. Я возвращался домой только перекусить, иногда стоя, и поспать, мгновенно проваливаясь в забытье и выныривая из него. Образ Мириам посещал меня лишь изредка. Я тотчас прогонял его, твердо решив не уступать. Как-то она отреагирует? Осмелится ли написать? Конечно же, нет. Но если она гордячка, то и я гордец не меньший. Она наверняка найдет способ, не уронив собственного достоинства, пощадить мое самолюбие; скорее всего, передаст через Мильсана, водителя автобуса, что Ньетэ нездоровится. Я был уверен, что кризис разрешится именно так. Вот почему я каждый день, прежде чем отравиться в табачную лавочку Бовуара, изучал автобусное расписание. В лавке я покупал пачку сигарет и газету, что давало мне возможность дождаться приезда Мильсана. Он был предельно точен, так что я никогда не терял больше пяти минут. Я медленно шел вдоль автобуса, уткнувшись в газету и дожидаясь, чтобы шофер позвал меня. Но нет. Я с облегчением уходил. Еще день передышки. В четверг я ощутил некоторое беспокойство: уж скоро неделя, как мы упорствуем в молчании. На душе у меня заскребли кошки. Мириам не из тех, кто легко смиряется. Должно быть, она что-то готовит. Но что? Я знал: тот из нас, кто дрогнет первым, будет вынужден принять условия другого. Так что о капитуляции не может быть и речи. В субботу я поехал в Нант — как всегда один. Распорядок оставался неизменным: утром — покупки, в полдень — обед в каком-нибудь ресторанчике в центре, затем — кино, неважно какое. Выбирал я по афишам. Я предпочитал вестерны. Однако в ту субботу мне не хотелось забираться в кинозал. По правде говоря, мне ничего не хотелось. Я прогулялся в окрестностях площади Коммерции, сожалея о той поре, когда я был человеком без затей и без проблем. В витрине книжной лавки я увидел книгу и от нечего делать купил ее: «Неведомая Африка». Я не особенно люблю читать, но тут меня привлекло название. И еще — иллюстрация на обложке, на которой был изображен тотем — черный, узловатый, вырезанный так грубо, словно его вытесали из камня, и вместе с тем, если можно так выразиться, ужасающе активный. Вот к чему привязана Мириам! Моя решимость противостоять ей от этого только усилилась. Я привожу сейчас все эти подробности, потому что с расстояния, уже после того, что произошло, перегруппированные и выстроенные заново в ретроспективе, они приобретают поразительное значение, как если бы чья-то таинственная воля расставила их, чтобы высветить драму. Я бросил книжку на переднее сиденье своей малолитражки и открыл ее лишь гораздо позже. Увы, слишком поздно! Мне вдруг стал противен город, царящее в нем радостное оживление. Часы на Королевской площади показывали начало пятого. Что это было, предчувствие? Кто знает? Я внезапно решил вернуться. Впрочем, я не собираюсь опережать события. Я не испытывал никакого беспокойства. Напротив, я пообещал себе, что буду ехать медленно, чтобы вдосталь насладиться солнышком, предвещавшим лето. Прогулка и впрямь вышла необычайно приятной. Я, как нередко бывало, стал сторонним наблюдателем, взволнованным и лишенным иллюзий. Я без гнева думал о Мириам. Приключение было дивным. Благодаря ему и мне досталась моя доля безумств. Теперь я стал взрослым. Я напишу Мириам, объясню ей все это как можно доходчивей. Но в этих размышлениях при всем их благоразумии был привкус слез.

Я въехал в Бовуар, в реальный мир. Завтра надо будет наведаться в Гро-Кайу, осмотреть кобылу. Неблагодарная работенка. Я заметил, что хозяин табачной лавки подает мне знаки, но я не был расположен останавливаться. К тому же, не знаю уж по какой ассоциации, я вдруг вспомнил, что ничего не купил для Элианы, хотя до сих пор из каждой поездки в Нант возвращался с каким-нибудь сувениром. Она-то, конечно, ни в чем бы меня не упрекнула. Зато я теперь на протяжении всего вечера рта не открою, терзаясь угрызениями совести. Я невольно сбросил газ. Будь у меня побольше мужества, я бы повернул назад. Предпочел бы исчезнуть. Но я был уже у своего дома; предстояло продолжать жить, лгать, обманывать всех вокруг. Я собирался свернуть к гаражу, как вдруг обнаружил «пежо» доктора Малле. Врач — в моем доме? Тут я вспомнил о знаках, что подавал мне Курийо, владелец табачной лавки, и осознал, что случилось что-то серьезное. В этот миг из дома вышел какой-то мужчина и, увидев меня, прокричал:

— А вот и он!

Я остановил машину у входа. Последующее происходило в каком-то тумане. Помню только свое изумление и ужас, когда кто-то сказал мне:

— Она внизу, в вашем врачебном кабинете.

На крыльце и в вестибюле толпились люди. Передо мной расступились, и я увидел склоненного над Элианой Малле. Он с усилием распрямился и утер лоб.