Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Луна посеребрила сперва скат крыши, потом мало-помалу высветила весь двор. Я услышал скрип: к воротам ехала коляска. Она огибала северную часть замка, и вскоре я должен был ее увидеть. Лошадиные копыта отчетливо цокали по твердой дороге, и я из какого-то суеверного страха невольно отпрянул, спрятавшись в тени стен. Колеса ландо заскрипели по двору. Посреди огромного пустого, едва освещенного пространства оно показалось мне фантастическим призраком, точно таким же, как вчера в лесу. Из ноздрей лошади валил пар, и в груди у нее перекатывалось тихое, приглушенное ржанье. Кожаная упряжь еле слышно поскрипывала. Посеребренный луной цилиндр кучера походил на воинский шлем. Карета с поднятым верхом и опущенными шторами величаво и грозно продвигалась вперед, отбрасывая причудливую тень, увенчанную то ли дьявольским полумесяцем, то ли дьявольскими рожками необыкновенно вытянувшихся лошадиных ушей. Карета выехала за ограду, и я тотчас узнал долговязого Антуана: он слез с козел и пошел затворять кованые ворота. Я отчетливо видел окно кареты: в нем, отражаясь, мерцали звезды. Что делали за ним Эрбо? Курил ли барон свою сигару? А баронесса? Склонилась ли она к стеклу, бросая прощальный взгляд на покинутое жилище? А Клер? Думает ли она обо мне в этот непереносимый миг?

Ворота не поддавались. Петли визгливо скрипели. Сдерживать себя и дальше было выше моих сил. К дьяволу условности! Пусть думают обо мне как угодно дурно, но я коснусь в последний раз руки возлюбленной! На цыпочках я перебежал дорогу, взялся за скобу и распахнул дверцу.

Трое Эрбо неподвижно сидели в карете — до того неподвижно, что мне показалось — я не могу подобрать другого слова, — будто их прислонили к спинкам сиденья. Три человеческие фигуры, которые я не мог как следует рассмотреть, но узнал каким-то шестым чувством. Лунный луч тронул бакенбарды барона, золотистые волосы Клер мерцали в потемках фосфорическим блеском. Позабыв обо всем, я тихонько шепнул:

— Прошу извинить меня…

Но уже понял, что не получу ответа. Позади меня захлопнулись ворота, и кучер со всех ног побежал к карете. Не знаю почему, но потеряв самообладание, я приготовился дорого продать свою жизнь. Однако у слуги не было на уме ничего дурного. Приложив палец к губам, он как бы просил меня не нарушать тишины. Он и сам шел теперь с необычайной осторожностью, стараясь не скрипеть башмаками. Подойдя ко мне, он еще раз приложил палец к губам и широко распахнул передо мной дверцу.

— Садитесь, не медлите, — шепнул он. — И ни слова!

Ощупью, спотыкаясь впотьмах о вытянутые ноги, я забрался внутрь и, не удержавшись на ногах от толчка тронувшегося экипажа, упал на сиденье рядом с Клер. Я протянул руку и ощутил лед ее руки. Душераздирающий вопль вырвался из моей груди, но мне не отозвалось даже эхо. Карета продолжала свой путь, покачиваясь на ослабших рессорах; при каждом толчке фигуры принимали самые неестественные положения. Я задыхался от сладковатого запаха застоявшихся в воде цветов. Этот запах был мне знаком — запах комнат умирающих и покойников. Я был заперт с тремя мертвецами. Сильный толчок повалил на меня барона, и он с гнусной фамильярностью приник к моему плечу. В ужасе я отшатнулся и принялся стучать кулаками в окошечко к кучеру. Но Антуан знай погонял и погонял лошадь, а карета подпрыгивала на ухабах и рытвинах. Стук колес, дребезжанье кареты все громче и громче отдавались у меня в голове. Дверцу заклинило, я не мог открыть ее. Три мертвенно-бледных лица пятнами плавали передо мной в темноте. Свет луны касался то одного, то другого, и я видел их устрашающие исступленные лица, приоткрытые рты, поблескивающие зубы.

В последний раз я позвал Клер и потерял сознание…

Почему смерть отказалась в тот миг от меня? От скольких тяжелых испытаний она бы меня избавила — ведь самое тяжкое еще впереди, и оно не замедлит на меня обрушиться.

Я открыл глаза и увидел, что вокруг темно — ночь. Я лежал в комнате на широкой кровати. Слева от меня был простой деревенский шкаф, справа — большое зеркало на комоде. В изголовье горела свеча в медном подсвечнике. Тишина. Где я? В гостинице? Но почему меня не отнесли в мою комнату? Вдруг я все припомнил и в отчаянии повернулся на бок, чуть было снова не потеряв сознание. Я чувствовал, что схожу с ума. Может, уже сошел и стал жертвой кошмара, порожденного больным воображением? Клер!.. Клер!.. И в бреду я продолжал призывать ее. На мой зов от стены отделилась тень и приблизилась ко мне. Пламя свечи позолотило ее светлые волосы, отразилось яркими бликами в огромных глазах.

— Я здесь, — прошептало видение. — Спите. Вам нужно отдохнуть.

Она положила мне на лоб свою теплую нежную руку и отерла пот, увлажнивший мои виски.

— Клер? Вы ли это?

Девушка улыбнулась.

— Да, Орельен, это я… Больше я вас не покину…

— А ваши родители? Где они?

— Отправились дальше.

— Вы уверены?

— Ну конечно.

— А они случайно… не заболели?

— Заболели? С чего бы это?

Обессилев, я прикрыл глаза.

— А я? Я заболел?

— Вы очень-очень устали, — прошептала Клер. — Вам вредно разговаривать. Постарайтесь уснуть.

Я взял ее за руку и провалился в черную бездну…

Кто бы ты ни был, мой читатель, мне тягостно утруждать тебя обстоятельным рассказом о своих невзгодах, вынуждая тебя на сострадание. Я хотел лишь обрисовать основные события той невероятной истории, что — увы! — произошла на самом деле. Все, что я передаю, я видел собственными глазами, и мало кому на долю выпадали столь тяжкие испытания. Выслушай же меня до конца: рассказать мне осталось немного, но рассказ мой будет печален. Мне осталось самое горькое, силы покидают меня, когда я приближаюсь к последней части моего рассказа.

Благодаря молодости и крепкому здоровью я быстро оправился от болезни. На мой взгляд, слишком быстро, потому что в океане темных и устрашающих событий мое выздоровление было счастливым островком. Клер светлым милосердным ангелом сидела возле меня неотлучно, и ее нежная рука легко отгоняла печальные мысли, что сгущались в грозовые тучи, готовясь обрушиться шквалом на мою любовь. Нашим несказанным счастьем мы наслаждались молча. Разве не дала она мне слово? Разве не уверился я, что она навсегда останется со мной? Будущее улыбалось, маня блаженными далями. Почему же я не спешил ему навстречу? Но ведь живо было и прошлое, как ни старались мы с моей возлюбленной о нем позабыть. Хищные его когти оставили незаживающие раны в моей и ее душе, они ныли, и я тревожился за Клер, озабоченный ее бледностью и печальными глазами. И все-таки, что ни день, мы совершенствовались в забытом искусстве улыбаться. И все-таки, что ни день, глаза наши, встречаясь, вспыхивали ярче, торопя нас соединить руки и сердца. Но могли ли мы соединить сердца, хранящие столько тайн? Я ждал, что настанет день, когда Клер прольет свет на те загадочные события, невольным свидетелем которых я стал. Бьюсь об заклад, она чувствовала то же, что и я, и не однажды признание готово было сорваться с ее уст, но всякий раз стеснительность, стыдливость, а возможно, и страх удерживали ее. Наши руки сплетались, взгляды погружались друг в друга, но непреодолимая преграда легла между нашими душами — мы чувствовали ее, потому что души наши вновь замкнулись в своем одиночестве.