Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Он подхватил меня под руку движением деликатным и почтительным и повлек к дверям.

— К чему такая спешка? — воспротивился было я.

— Куй железо, пока горячо. Барон наш может одуматься, спохватиться. Сейчас, потрясенный самим фактом вашего появления, он охотно примет все наши условия. Завтра же уверенность в себе вернется к нему, и будет слишком поздно.

Я более не сопротивлялся, утешенный воодушевлением и доброжелательностью моего спутника. К тому же моя растерянность могла показаться ему подозрительной. Более того, внезапно поддавшись своего рода безумию, я вдруг нашел отчаянность своего положения, с которой тщетно пытался справиться, даже забавной. Несомненно, в тот миг я, как никто, был жалок и нуждался в сочувствии. Но отчасти мне было даже лестно присутствовать бесстрастным зрителем при крушении всех моих надежд, так что, устраиваясь в кабриолете рядом с нотариусом, я про себя декламировал Шекспира. Кто сможет объяснить загадку человеческой души, способной под градом наносимых ударов испытывать наслаждение от жестокой боли? Постепенно плавное покачивание коляски разогнало мои думы, и я погрузился в блаженную дрему, едва прислушиваясь к неутомимой болтовне нотариуса. А он уже видел себя хозяином положения, покупал ренту, выговаривал выгодную арендную плату и клялся не более чем в пять лет поправить мои пошатнувшиеся дела. С моей стороны было бы дурно разочаровать его, сообщив, что я решил от всего отказаться.

Когда наконец кабриолет въехал в угодья замка, воспоминания захлестнули меня и повергли в глубочайшую скорбь. Мэтр Меньян заметил мое смятение.

— Мы могли бы отложить наш визит, — сказал он, — теперь я вижу ясно, господин граф, что вас знобит.

— Это от усталости, — пробормотал я. — Долгая дорога… Но сейчас на свежем воздухе мне стало гораздо лучше.

— Простите мне мою настойчивость, — пробормотал он.

Тут мы оба замолкли, а кабриолет тем временем приближался к воротам замка. Я узнал место, где в первый и последний раз говорил с Клер. Казалось, это случилось не вчера, а когда-то давным-давно. Еще бы! Вчера Клер была еще жива, а теперь… Тут вдруг мои мысли потекли в ином направлении: я подумал, что три человека не могут одновременно умереть от недуга или все вместе принять решение — это было бы и вовсе ужасно! — покинуть этот мир. Так значит, некий таинственный преступник… Но я тотчас же отогнал это безумное предположение. Разве я не видел собственными глазами, как все они ехали в ландо, разве не вдыхал дыма сигары барона? Но правда и то, что позже, в гостиной… Я не мог сдержать стон, и нотариус участливо склонился ко мне.

— Вы так бледны, господин граф! Скажите лишь слово, и мы вернемся!

Но я решился испить до дна чашу страдания, и уже ничто не могло отнять ее от моих уст. Быть может, завтра отчаяние мое возрастет, а грозящие мне опасности умножатся? Я отрицательно покачал головой, и мы въехали во двор. Ничто здесь не изменилось со вчерашней ночи. Слева я заметил по-прежнему чуть приоткрытую дверь гостиной. Вороны, каркая, перелетали с одной башни на другую. Весенний солнечный свет не оживлял эти древние стены, а, напротив, усугублял их мрачность и даже, как мне показалось, враждебность. Во дворе не было ни души.

— Замок спящей красавицы, — проворчал мэтр Меньян, без сомнения ожидавший более почтительного приема.

Кабриолет остановился перед крыльцом, и мы вышли.

— Эй, кто-нибудь! — позвал нотариус.

Я чуть было не сказал ему, что не стоит звать понапрасну, коль скоро хозяева замка нас все равно не услышат, но необходимость вопреки всему держаться на ногах, не выдавая смятения, отнимала у меня последние силы. Мой спутник взялся за веревку колокола, и раздался звон, леденящий кровь. Колокол звонил мерно и зловеще: я будто опять прислушивался к похоронному звону, блуждая по парку. Я тронул за рукав мэтра Меньяна.

— Клянусь Богом, господин граф, мы не уйдем отсюда, пока не узнаем, почему эти люди, пригласив нас, заставляют себя ждать!

В негодовании он с удвоенной силой зазвонил в колокол. Дверь отворилась. На пороге появился кучер и согнулся в низком поклоне.

— Если господа соблаговолят последовать за мной… Господин барон будет рад принять их.

— Да уж, в этом сомневаться не приходится, — сердито отвечал нотариус.

Меня бросало то в жар, то в холод. Нотариус пропустил меня вперед, и я вошел вслед за слугой под заклятые своды замка, замка моих предков. Мы миновали множество комнат, но я едва скользил по ним рассеянным взором, так мучительно сжимала мне сердце тоска. Мы приближались к башне. Неужто слуга издевается над нами? Или, может быть, следует приказаниям, полученным накануне трагических событий, не ведая о них? Скорее всего так. Но ведь именно он правил лошадью ночью в парке. И когда лакей постучал в дверь гостиной, я, вконец потерявшись в разноречивых догадках, невольно схватился за руку нотариуса.

— Не бойтесь, — шепнул мне мэтр Меньян, — я им не поддамся.

Как будто в этом все дело! Еще мгновение, и ужасная правда откроется, и я задавался вопросом: что, если…

— Войдите, — послышался голос.

Слуга отворил дверь и объявил:

— Господин граф де Мюзийяк… Мэтр Меньян.

Я сделал шаг и увидел, что все трое сидят все в тех же глубоких креслах. Я увидел Клер в зеленом платье наяды. Увидел баронессу: она обмахивалась веером. Увидел Эрбо, который шел к нам навстречу, протягивая мне руку, — руку с повязкой на большом пальце.

— Добро пожаловать, господин граф. Счастливы познакомиться с вами.

Голос барона прозвучал для меня как трубный глас в День Страшного Суда. Я вздрогнул от ужаса, дотронувшись до его руки, теплой и сухой; еще ужасней было поцеловать руку баронессы. Неужто я сошел с ума? Или вокруг меня демоны? Но обращенный на меня взгляд возлюбленной Клер был ясен, словно родник, и в нем не было никаких тайн. Кто усадил меня в это кресло? Когда? Что отвечал я на любезные речи барона? Не знаю, что и сказать. Помню только — и сколь отчетливо! — как рос мой ужас по мере того, как я узнавал все новые, уже было забытые детали: перстень, сверкающий на пальце барона, когда тот машинально поглаживал бакенбарды, рабочую корзинку баронессы, пятна воска на ковре прямо у меня под ногами, еще заметные, хотя их явно тщательно соскребали.

— Позвольте предложить вам сигару, господин граф.

Я отказался. Нотариус объяснил, что путешествие утомило меня и теперь я нуждаюсь в продолжительном отдыхе. Его слов я не слышал. Я смотрел не отрываясь на тлеющий кончик сигары, вдыхал ее запах, искал в нем сходства с запахом сигары, слышанным мной в лесу. Затем перевел взгляд на кресла: силуэты сидящих в полумраке комнаты были точь-в-точь такими, как тогда, ночью… И когда беседа, едва поддерживаемая нотариусом, и вовсе оборвалась, мне почудилось, что сейчас возобновится вчерашний кошмар, и хозяева наши, объятые сном, застынут, окаменеют в своих креслах и безвозвратно отойдут в вечный покой. Но внезапно барон, словно бы разделяя мои опасения, снова заговорил, и беседа оживилась. Нетрудно догадаться, что оживление его было притворно, и принужденность, что была так тягостна для меня, тяготила и Клер — я чувствовал это по тому, как она упорно молчала и сидела не поднимая глаз. Я заметил, как бледны ее щеки, заметил глаза, обведенные синевой, почти бескровные губы, и легче на душе мне не стало. Правда, мне показалось, что состояние ее матушки еще более плачевно. Я отчетливо видел, как дрожат ее руки, занятые рукоделием. Да и барон со всем своим благодушием сельского бонвивана и непрестанным курением сигары, казалось, только-только оправился от тяжкой болезни, так странно подчас срывался у него голос. Мэтр Меньян не мог не заметить моей подавленности. Он ерзал на стуле, покашливал, никак не решаясь за разговорами об урожае, скотине, погоде перейти к цели нашего визита.