Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Нажал на дверь и едва не упал, так легко она поддалась. Я вошел на цыпочках, взял канделябр и высоко поднял его, чтобы лучше увидеть, что же произошло. Увы, я был сражен, немедленно убедившись в тщете любых усилий. Я видел только широкий затылок мужчины — он был того же цвета, что и воск дрожащих в моей руке свечей, но изысканность одеяния и перстень с короной на правой руке говорили о том, что передо мной барон. И вот подробность, леденящая душу, — ручаюсь вам за ее полную достоверность: муха, покружив возле его бакенбард, спокойно поползла по уху, будто его кожа утратила всякую чувствительность. Я бросился к нему, попытался нащупать пульс, но его запястье было так холодно, что у меня вырвался крик. Отпрянув, я задел локтем кресло баронессы. И она медленно завалилась набок, словно большая кукла! Я едва стоял на ногах от ужаса: семейство, что было передо мной, поразил недуг скоротечнее чумы и куда ее загадочнее. Из приоткрытой двери потянуло сквозняком, и пламя свечей пригнулось; канделябр выскальзывал из моей дрожащей руки, пятна воска множились на ковре. Я поставил подсвечник на ломберный столик неподалеку и машинально поднял с полу веер госпожи Эрбо. Так же машинально положил его на круглый столик возле нее и перевел взгляд на Клер. Она была все в том же бледно-зеленом платье с буфами, что восхитило меня своим изяществом несколько часов тому назад. Волна волос спускалась на плечо, руки безжизненно лежали на коленях. В глубоком бархатном кресле, затканном кувшинками, она казалась Офелией, уснувшей на ложе из водорослей и цветов. Я изнемог от тоски: что за мука знать, что мою Офелию отняли у меня на самой заре любви. Итак, предчувствие меня не обмануло. Колокол отзвонил по моей любимой. В колокольном звоне слышалась жалоба ее отлетающей души, ветер в аллее доносил до меня ее прощальный стон. Несчастный! Я смел жить, смел дышать подле той, что покинула меня навсегда. Проливая слезы, я тщетно призывал смерть. Моей потрясенной душе было невыносимо узнавать рядом с мертвой возлюбленной с детства знакомые, родные предметы. Некоторое время, показавшееся мне вечностью, хотя, возможно, длилось оно не более минуты, я пребывал в таком отчаянии, что казалось, силы вот-вот оставят меня и я рухну бездыханным. Я отер струящийся по лицу холодный пот, и мало-помалу сознание вернулось ко мне. Еще раз взглянул я на душераздирающую картину: барон, его жена, Клер — люди еще недавно мне незнакомые, но отныне навек поселившиеся в моем сердце. Я стоял тут среди них, словно гость, которого ждали. Но при моем появлении беседа хозяев смолкла, и я очутился в кругу мертвецов. Что же мне делать? Разве только бежать в город за доктором? Пожалуй, это наиболее разумно, но у меня пока недоставало сил уйти. В этой тройной смерти было что-то настолько необычайное, что смутный ужас сковал меня, и я усомнился: полно, не грежу ли я? Сомнение было столь велико, что, преодолев отвращение, я еще раз коснулся руки барона. Коснуться Клер я ни за что бы не решился. И пришлось покориться очевидному. Смерть унесла три эти жизни, как одного за другим скосила Мерлена и Ле-Дерфа, прежних владельцев замка. Мысль эта усугубила мое смятение, и я опрометью бросился к двери, уже не в силах совладать с охватившим меня паническим ужасом. Вдруг где-то в дальних покоях хлопнула дверь, еще мгновение — и я выбежал вон. Я не знал уже, бегу ли за помощью или от неведомой опасности. Сознаюсь, я бежал! Бежал очертя голову, не зная, что впереди меня ждет ужас еще нестерпимее».

«Не один день, не одну неделю я размышлял, прежде чем поклялся, о мой читатель, что не пропущу ничего, что опишу в мельчайших подробностях все, что случилось в начале той безумной ночи. Память моя навеки запечатлела невероятные события, невольным свидетелем которых я стал. Поэтому, сколь бы немыслимым ни казалось все последующее, я мужественно продолжаю рассказ, ибо не сомневаюсь в реальности мною виденного. Оттого, что я видел это, я решил умереть.

Я мчался что было мочи по аллее, не так давно приведшей меня к замку. Мной владело единственное желание: оказаться как можно дальше от проклятого места, ведь той, кого я люблю, больше нет. Обезумев от горя, я бежал не разбирая дороги, заблудился и вскоре жестоко поплатился за это. Когда я свернул с аллеи? Не знаю. Луна наполнила миражами полумрак, рисовала тропинки там, где были лишь кусты да колючки, манила и дразнила меня. Я сбился с пути в мире, околдованном и зачарованном голубоватым светом, то открывавшим, то прятавшим от меня дорогу к спасению. Помню, как удар оглушил меня, и я очнулся у подножия дерева, на которое налетел со всего размаха. Голова нестерпимо болела, и когда я провел по ней рукой, на пальцах остались темные пятна — должно быть, кровь. Я долго пролежал без движения, стараясь отдышаться, превозмогая одолевавшую меня слабость, и мало-помалу пришел в себя. Я уже думал подняться и продолжить свой путь, но странный звук остановил меня. Неподалеку слышалось мерное поскрипывание, я не мог понять, откуда оно взялось. Больше всего оно напоминало поскрипывание кареты, едущей по неровной дороге. В недоумении я предпочел укрыться за деревом, о которое ударился. Поскрипывание приближалось, его сопровождал приглушенный стук, похожий на стук копыт по земле.

Клянусь, это был не сон! Хотя голова моя по-прежнему раскалывалась от боли, я смотрел на происходящее во все глаза. Сомнений быть не могло: в темноте и впрямь ехал экипаж. Внезапно я понял, где слышал раньше этот характерный скрип, и меня охватила неукротимая дрожь: так поскрипывало наше ландо. Лошадь катила его по главной аллее, поросшей травой, спокойно, неспешным шагом; оно задевало ветки, дробило камешки, и величавая медлительность его продвижения воскресила в моем опаленном мозгу образ призрачного экипажа — повозки мертвых из сказок моего детства. Ландо в парке, в столь поздний час?.. Да, и я видел его наяву. Скрип приближался. Гроза вдали улеглась, в воцарившейся мертвой тишине малейший шорох слышался с нестерпимой ясностью. И вдруг в конце бело-голубой с черными пятнами теней дороги я увидел ландо! Странный экипаж скользил, словно лодка по молочной глади вод. Кучер на козлах возвышался отчетливым силуэтом, а лошадь, затененная каретой, казалась темной бесформенной массой. Зато колеса четко вырисовывались: каждая спица поблескивала, вращаясь. Карета ехала медленно, грузно раскачиваясь на рытвинах; казалось, таинственные пассажиры просто выехали на прогулку.

Сердце мое учащенно билось, я думал в мучительном ожидании, не за мной ли едет призрачный экипаж, не обречен ли я стать жертвой тяжких неведомых испытаний?

В рассеивающейся тьме лошадь казалась черной огромной тенью. Из ее ноздрей валил пар, слегка позвякивали цепочки на удилах. Когда она скрылась в сумраке, слышался только глухой стук подков и шуршанье травы под колесами. Но вот опять полоса призрачного света, и в ней — шагающие ноги лошади и блестящий контур кареты. Я невольно вытянул шею, стараясь разглядеть необычайных седоков, поскольку мне показалось, что верх экипажа откинут. Я увидел, что двое расположились на сиденье в глубине, третий — напротив них. По мере того как ландо приближалось, я видел сидящих все отчетливее, словно наводил на фокус бинокль. Сначала я узнал бледно-зеленый рукав буф, потом луна осветила волосы Клер, ее тонкий профиль, и я впился зубами в руку, чтобы не закричать. Клер обернулась, вглядываясь в заросли, где прятался я, и, несмотря на призрачный свет, разливавшийся на ее лице мертвенной бледностью, я заметил, как сверкнули ее глаза в тот миг, когда карета поравнялась с моим наблюдательным постом. Тогда же я разглядел и спутников ее ночной прогулки. Не знаю, откуда взять сил, чтобы вывести эти строки: меня душит волнение, и руки мне не послушны. Барон курил сигару, пуская огромные кольца дыма, широко отводил руку, мизинцем стряхивал пепел на дорогу, причем на мизинце поблескивал крупный перстень; на его лицо, пластрон, редингот ложились причудливые тени. Рядом с ним баронесса небрежно обмахивалась веером, тем самым, что в страшный час скользнул по ее платью и упал на ковер. Нет, нет, это просто иллюзия, самообман — моя бедная голова не выдержала удара о дерево! Разве восковое лицо Клер, проплывшее прямо передо мной, пока ландо проезжало мимо, — бледная маска, облитая лунным светом, — не плод моего горячечного воображения? Но тут же я увидел примятую траву, услышал сопение лошади и скрип осей. Более того — вслед за экипажем вился полупрозрачный пряжей дымок, и ветер порой доносил до меня запах табака… Ландо внезапно растворилось в облаке тьмы. Я затаил дыхание, будто какая-то страшная опасность подстерегала меня. Неужто карета исчезла? Но так же внезапно, как исчезла, карета возникла опять, однако теперь виделась расплывчато, и кружевная тень листвы колебалась на ней, словно парчовый гробовый покров. Наконец она вовсе истаяла, скрылась из глаз. Я хотел броситься следом, догнать ее, прикоснуться рукой, но словно прирос к земле. Исполненный сомнений, я подозрительно вглядывался в кустарник. Сладко запел соловей, и наваждение рассеялось. Покинув свое укрытие, я направился в ту сторону, где только что исчезло странное видение. Сквозь дымный свод листвы, в траве, усеянной блестками росы, виднелись две идущие рядом полосы — след колес. Милосердный Боже! Почему ты не лишил меня разума в ту минуту?! Скольких зол я бы избежал! Скольких бед!