Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Солнце клонилось к западу, и мне захотелось объехать верхом наши окрестности. Найти приличную лошадь в Мюзийяке нетрудно. Мой выбор пал на горячую полукровку, и через минуту я уже несся галопом через ланды. Безудержная скачка пьянит, и я весь отдался этому опьянению. Душистый ветер с лугов растрепал мои волосы, грудь наполнили запахи чабреца, утесника и майорана, кровь пенилась в жилах, как молодое вино. Но постепенно я стал придерживать лошадь, утомившись избытком нежданного счастья, и тогда у меня перед глазами вновь возникла девушка с розой, словно луна, взошедшая над бурным, смятенным морем. Мой скакун перешел на шаг, я отпустил поводья и погрузился в смутные мечты, способные придать оттенок неизъяснимого очарования даже самым тяжким горестям. Полюбить незнакомку, невидимку без лица? Нет, нет, она — всего лишь виденье, тень, сон, светлый призрак, склубившийся из сумрака тумана над прудом. Но тщетно изгонял я возникающий в сознании фантом. Напрасно изощрялся, стараясь всячески очернить дочь мужлана, взлетевшего на волне заговора. Сердце призывало ее, губы шептали ее имя. Мои чувства восстали против голоса чести, они пылали столь неистово, что у меня темнело в глазах, и я, будто безумец, повторял: «Клер! Клер!» Казалось, весь мир вторил мне — пением птиц, шумом ветра, журчаньем ручья: «Клер! Клер!..» Я был самым несчастным и самым счастливым из смертных.

Я не заметил, как лошадь свернула в сторону, и несказанно удивился, очутившись на дороге, ведущей к замку. В замке нет ворот со стороны деревни, он отгородился от нее обширнейшим парком, а дальше вокруг него виднеются только пустынные ланды. Чтобы выехать к главной аллее, пришлось бы проделать немалый путь. Пока я раздумывал, стоит ли ехать дальше, рискуя столкнуться с тем, кому еще так недавно я желал смерти, позади меня послышался стук колес экипажа. Теперь об отступлении нечего было и думать. Я мог лишь взять левее и спрятаться среди деревьев начинающегося парка. Едва я достиг своего укрытия, как на дороге показалась карета. Я не ошибся: это было ландо из замка. Кучер погонял лошадь окриками и кнутом, так что старый экипаж подбрасывало на рытвинах, как утлое суденышко на волнах. Если кучер не повредился в уме, то что за нужда в этой безумной скачке? Не успел я задаться этим вопросом, как случилось то, чего я больше всего боялся: послышался оглушительный треск, и коляска угрожающе накренилась. Антуан едва справился со взмыленной лошадью. Вонзив шпоры в бока моего коня, я поспешил ему на помощь и как раз успел преградить дорогу испуганному животному, в то время как растяпа Антуан ловил его под уздцы и пытался успокоить. Хлопнула дверца. Я обернулся. Боже! Какими словами смогу я передать мои чувства? Я застыл, растерянный и оробелый. Я смотрел во все глаза и не мог наглядеться. Кроме этой девушки, все еще сжимавшей ручку дверцы, для меня не было ничего на свете. Изумленная ничуть не меньше моего, она устремила на меня взгляд затравленной лани. В ее глазах я прочитал такой ужас, что вмиг совладал с собой. Я немедленно спешился, учтиво поклонился ей и назвал свое имя. Но, обращаясь к ней, с какой жадностью ловил я малейшие черты, дабы запечатлеть в памяти ее образ! Я и теперь, хотя все происшедшее сломило меня, ясно вижу собранные в высокую прическу золотистые волосы, робкую полуулыбку, удивительную синеву глаз, крошечную ручку, вцепившуюся в дверцу кареты — лик испуганной девы Марии… Она отвечала мне чуть дрожащим голоском. Да, я не ошибся. Это была Клер. Клер! Дочь барона Эрбо!

— Не бойтесь, прошу вас, — проговорил я. — Случайной прогулке в этих местах я обязан счастьем оказать вам услугу в трудную минуту.

Она склонила голову в знак признательности и, подобрав платье, подошла к кучеру, который тем временем рассматривал сломанную ось.

— Может карета ехать? — спросила она.

— Поедет, — буркнул слуга, — починю, так поедет…

Его тон до крайности возмутил меня.

— Быстрей чините.

Почувствовав неловкость моего дальнейшего присутствия, я был уже готов откланяться и вскочить в седло, как вдруг очаровательное создание движением руки остановило меня.

— Я бы хотела, господин граф, выразить вам мою благодарность…

Она понизила голос и уже без боязни, с легким кокетством подняла руку, предупреждая поток возражений, которые, она знала, готовы были сорваться с моих уст.

— Ваше письмо, — тихо продолжала она, — принято благосклонно. Отец давно мечтает покинуть эти места… Стоит ли говорить о причинах… Увы! Мне будет жаль оставить замок.

— Помилуйте!

— Я вас не упрекаю. Он всегда принадлежал только вам.

— Поверьте, я…

— Мы провели в нем тягостные дни… О! Дело не во враждебности окрестных жителей. Что значит неприязнь людей перед неприязнью вещей?!

Она тяжело вздохнула и, разгладив складки бледно-зеленого платья, заговорила вновь. Слуга все еще чинил ось.

— Сказать по правде, родителям страшно. Эта тишина вокруг… Дремучие леса, унылые ланды, куда лишь изредка забредают стада. Вся природа кажется им зловещей, их бросает в дрожь даже от свиста куликов на болоте.

— А вас? — вымолвил я.

— Меня? Мне созвучна печаль здешних мест. Я полюбила слушать голоса призраков, тайны, нашептываемые древними стенами. Но иногда я начинаю понимать, отчего бедный Мерлен повесился, а его преемник сошел с ума.

Пока она говорила, странное вдохновение озарило ее тонкие черты, блистающие глаза, казалось, видели за моим плечом какое-то пугающее и завораживающее зрелище. Порыв мой был столь естествен, что, когда я внезапно пылко сжал руку девушки, это нимало не оскорбило ее.

— Сударыня… — начал я.

Она осторожно высвободила руку и проговорила с улыбкой:

— Приезжайте завтра. Отец ждет вас и мэтра Меньяна. Он собирался писать вам, но я расскажу ему о нашей встрече.

— Благодарю за любезное приглашение! — с воодушевлением откликнулся я.

Антуан наконец приладил колесо и, убедившись, что оно держится надежно, уже забирался на козлы. Я хотел было открыть дверцу кареты, но Клер, легкая, словно птичка, опередила меня: теперь лишь ее силуэт угадывался за спущенной шторой. Антуан прищелкнул языком, понукая лошадь, и экипаж растворился в сгущавшейся тьме. Еще слышался топот копыт, но вскоре и он стих.

Какое перо сможет описать чувства, теснившиеся в моей груди? Я разом испытывал безумный восторг и полную безнадежность. То повторял, как дитя: «Завтра я увижу ее! Завтра ее увижу», то жестоко раскаивался, умоляя матушку простить меня. Но вскоре, вновь увлеченный страстью, принимался с горьким наслаждением восстанавливать в памяти каждую черточку прелестного лица, изящество каждого движения. Я перебирал все сказанные ею слова, стараясь угадать в них потаенный знак столь же пылкой любви. Едва мы успели расстаться, как я уже страдал от невыносимой разлуки, призывая имя моей любимой среди лесов и долин моих суровых владений. Но затем черные мысли вдруг одолели меня. Я с удивлением вспомнил, что барон даже не послал ко мне поверенного. А не решила ли эта экзальтированная особа, подумал я, посмеяться надо мной, обезоружив перед потоком издевательств, а возможно, и грубых выходок своего отца? Она вдруг показалась мне что-то уж слишком бойкой для малокровной барышни, какой ее здесь считали. Но сейчас же я назвал себя грубым животным и, безжалостно погоняя коня, полетел во весь опор, высекая искры из камней дороги.