Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Я сообщил мэтру Меньяну о своей встрече и просил его сопровождать меня завтра в замок, затем в изнеможении, с пылающей головой вернулся в гостиницу. Я ел, не чувствуя вкуса пищи, хотя трактирщик подавал мне столь изысканные блюда, словно угадал в своем ничем не примечательном постояльце владельца Мюзийяка, вернувшегося изгнанника. Но в самом ли деле изгнанник обрел приют? Терзаемый этими и еще более горькими думами, я рано поднялся к себе, надеясь, что усталость одержит верх и сон избавит меня от мук. Тщетно. Часы текли, не принося мне отдохновения. Вскоре бледные лунные блики легли мне на лицо, приведя меня в какое-то лихорадочное исступление. Я поспешно оделся и подошел к окну, жадно вдыхая ночную прохладу. На горизонте громоздились тяжелые тучи, вынашивая грозу, уже глухо рокотавшую вдали и озарявшую редкими вспышками верхушки деревьев, но над моей головой в чистом небе вилась роем светляков только звездная пыль на потемневшей лазури. Безумие, словно голодный зверь, вновь пробудилось во мне. Не в силах справиться с ним, я перелез через подоконник и соскользнул вниз по глицинии, осыпавшей меня дождем благоуханных лепестков. Селение спало, все ворота были заперты, нигде ни огонька. Я был один на один с моей распростертой на земле тенью, и бесшумнее привидений мы с ней пустились в путь. Час спустя не призрак ли крался вдоль древней ограды? Ибо, как вы уже догадались, я не смог устоять перед искушением вновь пережить вчерашнее приключение. До некоторой степени я и впрямь был духом замка, за которым и в отдалении неотступно следила моя мысль. И если тихое поскрипывание паркета или лязг тяжелых дверных петель леденил безотчетным ужасом сердца обитателей замка, мне позволительно думать, что это был я, — мой двойник скользнул по паркету и приоткрыл дверь. Я мог бы — я знаю, что и должен был, дабы избежать мучительного кошмара, — дождаться утра. Но мне хотелось самому, без свидетелей, вернуться под сень моего детства. Хотелось погладить замшелые камни замка, услышать свист ветра вокруг его башен. Хотелось взглянуть на окно комнаты, где мирно спала та, что лишила меня сна. Хотелось… Но, Боже мой, кто сможет исчислить желания юного сердца? Я шел, и впереди, в мерцании лунного света, моим вожатым шла любовь.

Минуя дорожку, огибавшую пруд, я вышел к широкой аллее, где некогда отец учил меня верховой езде. Эта аллея, опоясывая широким кольцом весь парк, возвращалась к замку. Когда-то за нею тщательно следили, посыпали песком и речной галькой. Теперь она наполовину заросла травой, и я то наступал ногой на сломанные ветки, то спотыкался о сучья. Я шел медленно, упиваясь счастьем неспешной прогулки по парку, что вот-вот отдадут в мое полное владение, вблизи замка, который через несколько часов примет меня под свой кров навеки. Мечты мои, питаемые дыханием любви, сменились размышлениями более практического свойства, не лишенными все же некоторой приятности. «Необходимо, — думал я, — вновь отстроить часовню, привести в порядок парк, огород и сад, восстановить в прежнем виде замок. Спустить и почистить пруд, а то и вовсе осушить его, если Клер неприятно соседство стоячей воды…» Я уже видел ее хозяйкой этих вновь процветающих земель. В неописуемом восторге строя воздушные замки, я блуждал под сенью деревьев, как вдруг моего слуха достигло нечто необычайное — то был не отзвук грозы, удалившейся к горизонту… то был не сон: звонил знакомый колокол!.. Звон мерный, протяжный, будто бы похоронный, невольно внушал гнетущую грусть. Было уже за полночь. Кто же бьет в колокол? Барон? Но я знал, что с наступлением сумерек он запирается у себя. Антуан? Может, в замке вспыхнул пожар? От одной этой мысли меня бросило в дрожь, но я мгновенно овладел собой, заметив, что колокол звонит приглушенно, словно осторожная рука придерживает язык. Кто же тогда? Клер? Вернувшись с ночной прогулки, Клер забавляется, заставляя петь бронзу, чтобы гудящий голос металла слился с потаенным голосом ее смятенной души? Но нет! Как ни мила мне моя догадка, вряд ли она верна. Скорее всего, за веревку дергает какой-нибудь негодяй, чтобы напугать обитателей замка. Но такой трезвонил бы вовсю, торопясь сбежать, тогда как таинственный звонарь бил в колокол мерно, неторопливо, будто подавал кому-то сигнал монотонным звоном. Может быть, предупреждают меня? Я тут же отогнал эту безумную мысль. С ней справился разум, но не сердце. Оно наполнилось необъяснимой тревогой, страстным желанием разгадать тайну. Колокол смолк, и сразу же что-то переменилось в природе, словно под действием магических сил. Я насторожился: по спине пробежал холодок, звуки, что так недавно радовали меня, будто простой сельский напев, сделались вдруг зловещими. Теперь я старался ступать как можно тише, вглядываясь в темноту между деревьями, вздрагивая от стонов лесной совы. Эхо доносило по-прежнему глухие, будто подземные, раскаты далекой грозы. Мне следовало бы вернуться, раз столько дурных предзнаменований останавливало меня. Но к чему повторяться? Я упрямился. Я прошел суровую школу и привык никого не бояться, всецело полагаясь на собственные силы. И потом, никакая реальная опасность мне не грозила. Гнетущая меня тревога, в конце концов, легко объяснялась сумеречным часом, безлюдностью парка, нежданным звоном колокола.

Мне понадобилось немало времени, чтобы добраться до замка и в неверном свете луны различить закрытые ставни, парадное крыльцо и, по обеим сторонам, две башни. Двор был пуст. Над крыльцом я наконец увидел колокол, его веревка мирно свисала. Ни души вокруг! «В самом деле, кого думал ты встретить в столь поздний час?» — выговаривал я себе. Я суеверен, как всякий бретонец, еще в детстве меня пленяли те прекрасные и жуткие сказки, что издавна любят рассказывать вечерами в Арморике. Но здесь, в безлюдном парке, когда над головой простиралось Божье небо, я был недоступен младенческим страхам. Я храбро шел вперед и внезапно в одном из окон Маршальской башни (названной так, поскольку знаменитый Тюренн провел в ней ночь) заметил свет. Башня вздымалась с левой стороны фасада, некогда в ней располагалась библиотека моего отца. Внизу в башню вела большая застекленная дверь. Я подкрался к ней, ступая как можно тише. Верно, кто-нибудь заболел; и вдруг я отчетливо вспомнил слова мэтра Меньяна о частых визитах доктора к Клер. Беспокойство охватило меня; я и передать не могу, с какой тревогой я кинулся к башне.

Дверь была закрыта. Но сквозь ее стеклянные ромбы я сумел различить стоявший на столике канделябр. Я быстро обежал глазами комнату — картины, мебель, стол на колесиках с еще не убранной посудой, — и наконец мой взгляд привлекло расположившееся в комнате странное общество. В поставленных полукругом глубоких креслах сидели трое. Прямо напротив меня — Клер, я тотчас же узнал ее. Даму и господина, сидевших вполоборота ко мне, я никогда не видел, но имел все основания полагать, что это барон и баронесса Эрбо. Все они сидели не шелохнувшись, но не как задремавшие, нет, — скорее как восковые куклы: руки неподвижно лежат на подлокотниках, головы чуть склонены набок. Неверный свет свечей, колеблемых едва ощутимым ветром, отбрасывали пляшущие тени на неподвижные фигуры. Стекло запотело от моего дыхания, я стоял перед дверью ошеломленный, даже не думая прятаться. В растерянности, широко открытыми глазами следил я за дремлющими: не шевельнутся ли они вдруг? Я желал этого всем своим существом. Из глубины души моей рвался крик: «Клер! Очнитесь! Скажите хоть слово! Я не в силах этого вынести!» Но они застыли в своем безмолвии, безжизненные, неподвижные. Мертвые! Ужасная мысль обрушилась на меня, как удар. Умерли!.. Да нет же! Согнутым пальцем я тихонько постучал по стеклу. Сейчас кто-нибудь из них обернется… Что же я им скажу? Смогу ли дать объяснение моему здесь присутствию? Но шум не нарушил их смертного оцепенения. Ни одна рука не вздрогнула. Не всколыхнулась ни одна грудь. Ничто не могло потревожить эту безмолвную троицу. Свет ровно ложился на щеки и лоб девушки, я заметил их мертвенную бледность. Можно было подумать, что Клер и ее родители во время беседы каким-то чудом обратились в статуи, но я уже не сомневался, что веки их сомкнул смертный сон. Необходимо было действовать, и немедленно. Звать на помощь? Будить Антуана? Но у слуг такая неприятная физиономия. Я решил, что справлюсь сам.