Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

— Послушай, любезный! — окликнул я его. — Сделай милость, передай это письмо господину барону Эрбо.

— От кого еще? — буркнул невежа, подозрительно косясь на меня.

— От графа де Мюзийяк дю Кийи! — отчеканил я.

Едва услышав мое имя, он поклонился чуть не до земли, побросал как попало свертки на козлы, щелкнул бичом, и лошадь помчалась во весь опор, грозя разнести в щепки ветхую карету. Я невольно улыбнулся. Поручение будет выполнено в один миг, и барон содрогнется, несмотря на стены и рвы.

Меня охватило жгучее желание увидеть наконец дом моих предков. Выйдя на проселок, я скорым шагом направился к купам деревьев, до половины заслонившим стены замка. Спустя полчаса я шел уже вдоль парковой ограды. Благодарение Господу, эти стены не рухнули под напором ужасных событий, разоривших страну. Тем не менее поваленные бурей деревья местами проломили ограду. Цепляясь за ветви и вывороченные корни, я без труда пробрался в парк. Без хозяйского глаза он совсем одичал, густые буйные заросли мешали мне понять, где я очутился. Но стоило мне выбраться из них, как я тут же узнал тропинку — она вела вниз, к пруду, и тихая нежность проникла мне в душу. Я больше не сдерживал слез. Мне хотелось припасть поцелуем к земле, что была мне дороже зеницы ока. За поворотом моему завороженному взору открылась величественная картина: над недвижным зеркалом вод возвышался замок. Крик: «О Мюзийяк! Тебе вернули сына!» рвался из моей груди, и, преклонив колени на илистом берегу, я воздал хвалу небесам за свое благополучное возвращение. Вечерний ветер пригнул тростник, растрепал мои волосы, но мне он показался дыханием надежды. Теперь я был уверен в победе и безмятежно смотрел на колыбель моих первых дней. Презрев быстротечное время и бури, замок с прежней горделивостью стремил вверх свои стройные башни, по самую крышу увитые густым плющом. Летящие драконы флюгеров были окутаны клубами синеватого дыма труб. Лучи закатного солнца зажгли алым золотом окна фасада. Внезапно на галерее, выходившей на фруктовый сад, я заметил изящную фигурку — светлое платье, пышный букет; руки юной девушки мечтательно перебирали цветы. «Она». — подумал я, бледнея.

Печаль закатного часа, тихий плеск воды у берега, трогательные воспоминания о прошлом сделали эту нечаянную встречу упоительней назначенного свидания. Правда, тотчас негодование охватило меня: барышня — дочь захватчика, а я, законный владелец всех окрестных земель, вынужден таиться, словно вор. Но любопытство пересилило возмущение; я сладил с досадой и, прячась за тростником, подкрался к террасе, вокруг которой носились стрижи. Печальное дитя не заметило моего приближения. Лица девушки я не видел: на фоне алого неба выделялся лишь темный силуэт. Мне удалось разглядеть только руку, обрывающую душистые лепестки роз; кружась, они медленно слетали к моим ногам. Негромкие звуки спинета донеслись из окна гостиной, и угрызения совести внезапно охватили меня: мое появление разрушит весь этот мир и покой. Личико, что я пытаюсь себе представить, по моей вине оросится слезами. «О матушка, любимая! Ваши наставления не забыты, но их безжалостная суровость разрывает мне сердце». Пока я терзался, изнемогая от сладостных мук и мучительной радости, женский голос позвал:

— Клер! Клер!

Девушка вздохнула и исчезла. Я тихонько повторял имя, беспричинно казавшееся мне восхитительным. Клер! Как хотелось мне пощадить хотя бы ее…

Смеркалось. Озеро подернулось рябью, заквакали в камышах лягушки. Проворней ящерицы я скользнул вдоль террасы, бесшумно обогнул пристройки, но за амбаром остановился, не веря глазам своим. Часовня!.. Часовня исчезла! Вернее, здесь, в траве, лежали ее обломки, поросшие чертополохом: поверженные колонны, разбитые арки. Я пробирался ощупью, словно слепой, пока не споткнулся о священные камни. Сердце мое мучительно сжалось. Но нет! От самого тяжкого испытания меня избавили! Склеп не был поруган. Алтарный камень закрыл его вход, искалеченный крест на нем оплела паутина. Теперь я понимал жестокую злобу окрестных жителей, понимал и страх, сгубивший Мерлена с Ле-Дерфом. Попранное величие святыни вопияло о святотатстве, и я со всей явственностью ощутил гнев одних и ужас других. «Господи! — прошептал я. — Помилуй нас, грешных!» И осенил себя крестным знаменьем, дабы отвести проклятие, тяготевшее над Мюзийяком… Тогда я не знал еще, что вся его тяжесть обрушится на меня, невинную жертву, обреченную искупить этот грех.

Кем бы ты ни был, читатель, сжалься, позволь мне минутный отдых на нескончаемом крестном пути. Позволь вновь пережить те торжественные минуты, когда я повторил перед руинами нашего родового храма свою страшную клятву. В ответ на мои уверенья судьба тогда еще молчала, она колебалась, но вот весы ее качнулись, и я отброшен в преисподнюю. Чем согрешил я, Господи? Чем согрешил? Тем ли, что предложил барону немыслимое возмещение? Тем ли, что не оставил Эрбо в покое? Тем ли, что не изгнал из сердца ненависть, привитую матушкой? Неужели Клер должна была неизбежно заплатить вместе со мною своей жизнью?

«Я ничего не знаю. Мою душу окутал мрак. В моем сердце ночь. Что же, Господь Ревнитель, остался последний шаг! Пистолет так тяжел, помоги мне поднять его. Настал черед и моей крови пролиться. Наконец я смогу соединиться с любимой и уснуть рядом с ней сном Тристана!»

Я возвратился на постоялый двор обессилевшим, лицо и руки мои были исцарапаны терновником, сердце исполнено ярости и любви. Увы, я уже любил эту девушку — едва различимый силуэт на галерее — и ненавидел свою любовь. Долго я сидел, облокотившись о подоконник, смотрел на восходящую в небе луну, слушал перекликающийся лай деревенских собак.

Наконец я лег и забылся сном, то и дело прерываемым кошмарами. Однако это была моя последняя мирная ночь.

На следующее утро я нанес визит мэтру Меньяну, желая, чтобы он приготовил все бумаги на тот случай, если барон Эрбо ответит согласием на мое письмо. Дела мои были крайне запутаны, и мне стоило немалого труда следить за разъяснениями добрейшего нотариуса. Мне явно недоставало сметки и здравого смысла, которым дед и отец были обязаны немалым состоянием, скопленным всего за несколько десятилетий. Мимоходом замечу, что от них я унаследовал лишь благородную осанку, приятную внешность да еще страсть к верховой езде. Матушка, напротив, передала мне склонность к мистике и меланхолическую натуру, в силу чего я был неспособен с должным рвением заниматься собственными денежными делами. Из разговора с нотариусом я понял одно: ему непросто будет собрать обещанную мной сумму за сутки. Мне пришлось подписать великое множество бумаг, после чего мы договорились свидеться завтра.