Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Вскоре она потеряла счет дням. Она уже не помнила, когда они приехали, до такой степени каждый день был похож на предыдущие. Она жила в замедленном темпе, ведя животный образ жизни. Ела, боялась, спала. И вдруг, неожиданно, стремление уехать вновь овладело ею. Она снова подступилась к Морису.

— Так больше не может продолжаться, — сказала она. — Если мы хотя бы знали, когда твой дядя вернется! Так нет же. Даже открытки не прислал. Тебе-то на это наплевать. Меня же это молчание убивает. А если он не уехал?

— Что?

— Представь себе, что он заболел… здесь… в тот вечер, когда вернулся. С ним мог случиться сердечный приступ… Может быть, он умер. Эта мысль преследует меня… Но тебя я не понимаю… Лишь бы тебя не беспокоили… И больше тебя ничего не трогает.

Морис зажег трубку. Впервые он выглядел озабоченным.

— Ты так считаешь? Я об этом просто не подумал. У меня почти появилось желание пойти посмотреть.

— Тебе следует это сделать.

Морис еще некоторое время пребывал в нерешительности. Он никогда не был способен на быстрые решения, если речь шла не об удовольствии. Наконец он встал.

— Ты идешь со мной?

— Конечно.

— Только запри собаку. Мне надоела ее комедия.

Летун спал под столом. Сесиль тихонько закрыла дверь. Они обошли флигель.

— Невозможно войти, — сказал Морис. — Всё заперто. Придется взломать ставни.

Он открыл багажник «бьюика» и взял оттуда монтировку. Сесиль с замиранием сердца следила за его движениями. На проводах сидели ласточки. Они щебетали, перепархивали с места на место, готовясь к длительному перелету, и их крики, холодное осеннее солнце делали сцену невыносимой. Морис выбрал неплотно прилегающие друг к другу ставни, вставил в щель монтировку, налег на нее. Дерево раскололось с сухим треском. Птицы разлетелись. Морис оторвал сломанный ставень, внутренний крючок и добрался до окна. Кончиками пальцев от вытер стекло и тут же отпрянул.

— Не подходи, — прошептал он.

Картина смерти не пугала Сесиль. Она прильнула лбом к стеклу и увидела повешенного. Он провисел здесь в течение многих дней, как старый хлам на гвозде, бесконечно жалкий. Морис отвел Сесиль в сторону, разбил окно. Он открыл раму и запрыгнул в комнату.

— Уходи, — сказал он, устремив глаза на лицо, сведенное судорогой. — Ты ничем не можешь мне помочь.

— На столе лежит лист бумаги, — сказала Сесиль дрожащим голосом. Морис взял его и медленно прочел:

— «Я обречен. Я узнал об этом позавчера. Рак крови. Меня ждет несколько месяцев страданий и унижений. Я предпочитаю покончить с этим немедленно и достойно.

19 сентября. Три часа утра.

Сесиль смотрела на черный силуэт, на опрокинутый стул, на сведенные судорогой руки со странно желтыми пальцами.

— Мне жаль его от всего сердца, — прошептала она.

— Да, бедный старина Жюльен, — сказал Морис. — Я редко виделся с ним, но это меня просто потрясло. Теперь я понимаю, почему он уволил прислугу и так настаивал, чтобы мы приехали как можно быстрее. Он хотел умереть у себя дома. А я ни о чем не догадался… Я считал, что он где-то в Италии или Испании.

Он положил записку на стол, рядом с ручкой дяди, открыл дверь и увел Сесиль.

— Я поеду в деревню за полицией… Еще нужно дать телеграмму Франсису де Форланжу. Ведь это он наследник всего этого добра. Кажется, он живет в Ницце… Остальные Форланжи не живут во Франции, кроме того, они все в ссоре с Жюльеном… Я сожалею о том, что привез тебя сюда… Но я даже предположить не мог…

Они вернулись к замку, и Сесиль села в машину, пока Морис бегом взбегал по лестнице. Вскоре он вернулся.

— Блокнот с адресами оказался в ящике письменного стола, — сказал он. — Форланж действительно живет в Ницце, на бульваре Виктора Гюго, дом двадцать четыре. Жюльен когда-то давно рассказывал мне об этом Франсисе… Он испытывал к нему симпатию. Тоже чудак. Большой любитель лошадей, холостяк, скитается по гостиницам, то там, то здесь… Кажется, я даже встречался с ним — правда, очень давно.

Машина тронулась с места, и пес, закрытый на кухне, громко залаял.

— Он думает, что я его бросила, — сказала Сесиль.

— Не собираешься же ты взять его к себе!

— Вот именно… Ведь твой дядя как раз этого и хотел.

— Да… Ладно, мы еще поговорим об этом.

Они замолчали, чувствуя, что иначе ссора неизбежна. По тому, как Морис захлопнул дверцу, после того как остановился у жандармерии, Сесиль поняла, что легко он не сдастся. Но на этот раз она решила стоять на своем. Они отправились на почту, где Морис послал телеграмму, затем — к нотариусу. И все это время одна мысль неотступно преследовала Сесиль: пес знал… Но что он знал?.. Даже если он видел, как его хозяин берет веревку в гараже, он все равно не мог понять, для чего ему понадобилась эта веревка… Нет, Летун видел что-то другое. Может, он присутствовал при этой сцене? Может, дядя покончил с собой в гараже?.. Но тогда кто перенес тело? И зачем было прятать его во флигеле?.. А вдруг дядю убили? И Летун видел убийцу?.. Но всё это просто невозможно. По одной простой причине: в ту ночь, когда дядя умер, Летун был заперт в своей конуре.

Очень краткое расследование окончательно убедило Сесиль, что она заблуждалась. Письмо действительно было написано рукой дяди Жюльена. Почерк, весьма характерный, был идентичен почерку документов, найденных в письменном столе. Вскрытие трупа подтвердило, что несчастный был болен раком и болезнь быстро прогрессировала. Таким образом, самоубийство было очевидным, бесспорным. Но Сесиль всё это не успокаивало.

В течение двух недель она бесцельно бродила по парку и вокруг гаража. Там была какая-то тайна… и эта тайна была связана главным образом с коляской, поскольку, понаблюдав за собакой, она убедилась, что Летун буквально неистовствовал, стоило ей протянуть руку к старому экипажу. Его приводило в ярость не то, что входят в гараж, а что направляются к коляске. Всё это было настолько непонятно, что Сесиль содрогалась от ужаса. Ведь между собакой и коляской не было ничего общего, никакой связи. И тем не менее, когда она брала в ладони голову встревоженного Летуна и смотрела в его золотистые проницательные глаза, глядевшие на нее отчаяннее, чем мог бы смотреть человек, у нее было чувство, что эти глаза хотят поведать ей нечто, и это виденное ими нечто могла бы увидеть и она. Но она видела лишь коляску, уже много лет отданную во власть паукам и пыли.

Нотариус явился в замок в сопровождении своего клерка. Он пришел проверить наличие указанного в списке имущества, и Морис попросил Сесиль сопровождать его.

— Это просто отвратительно, — сказала Сесиль. — Дядя Жюльен не был вором.

— Но это законно, — сухо поправил ее мэтр Пеке. — Господин Жюльен Меденак лишь пользовался чужим имуществом. Возможно, мой предшественник, мэтр Фаже, принял бы другое решение. Но я здесь совсем недавно. Я должен делать всё по правилам. В провинции слухи распространяются быстро.