Сергей Михайлов - Сезон охоты

Примерно за пять километров до блокпоста мы проезжали одну безымянную деревушку. Название, конечно, у неё было, но для нас оно так и осталось неизвестным, поскольку на древней карте советских времён эта деревушка вообще обозначена не была, а спрашивать у местных нам как-то в голову не пришло. Да и не было видать этих местных, попрятались, видно, по своим норам, зыркают нам вслед из-за плотных занавесок, провожают недобрыми взглядами, а кто-то наверняка и на мушке держит. Однако в открытую нападать никто не решается.

С этими «мирными» та ещё заморочка. В том, что среди них друзей у нас нет, никто иллюзий давно уже не строил. Если это и не открытые враги, то отцы, жёны, дети боевиков, которые сейчас стреляют в русских парней. Или, напротив, погибают под нашими пулями в ходе операции по восстановлению конституционного строя в республике Чечня. Как, по-вашему, эти «мирные» должны относиться к своим «освободителям»? То-то и оно. Потому и не скрывают они своей ненависти. И ещё страха.

У страха были все основания. Они, эти «мирные», прекрасно всё понимали. Не дай Бог, при прохождении колонны «федералов» раздастся хоть один выстрел, пусть даже случайный, из какого-либо дома. Часто после этого от селения не оставалось камня на камне — одни головешки. Те, кто служил в этой проклятой Чечне с самых первых дней, усвоил золотое правило: любое послабление врагу влечёт верную смерть. А врагом тогда здесь был каждый, кто называл себя чеченцем.

Уже практически миновав деревушку, у самого крайнего дома я вдруг увидел маленькую девочку.

— Останови! — стукнул я прикладом в люк механика-водителя.

От войны в первую очередь страдают дети. Мне довелось перевидать их здесь, в Чечне, немало. Оборванные, грязные, голодные чеченские дети-волчата, настороженно провожающие нас, российских солдат, злобными глазёнками. Обычная картина. И я бы проехал мимо, будь эта девочка чеченкой.

Девочка была русской. Маленькая, светленькая, щупленькая, чумазая, годика четыре, не больше. Одета в какие-то грязные лохмотья, худющие ручонки прижаты к груди, а в голубых глазах, устремлённых на нас, такая тоска… У меня от этого взгляда всё в душе перевернулось. Проехать мимо я не мог. Не имел права.

Она стояла и просто смотрела. Ни страха, ни мольбы о помощи — ничего. Пустота и эта совсем не детская тоска. Таких глаз я у детей ещё не видел.

Я спрыгнул на землю, за мной последовало ещё двое бойцов. Подошёл к девочке. Присел.

— Ты кто? — спросил я. — Как тебя зовут?

Никакой реакции. Только этот взгляд, пустой, лишённый эмоций. Сейчас, при ближайшем рассмотрении, под слоем грязи, покрывавшей это крохотное детское тельце, я увидел синяки. Много синяков. Её били.

Я поднялся. Мне всё стало ясно. Маленькая рабыня. Из тех, кого похищают в России и увозят сюда, в Чечню. А может быть, здесь когда-то жила русская семья, которую местные исламисты, поборники суверенитета Ичкерии изгнали (уничтожили, продали в рабство — нужное подчеркнуть), а девочку оставили. Сути это не меняет: рабыня. И здесь, в этом доме, по-видимому, живут её хозяева.

Словно в ответ на эти мои мысли из дома выскочила средних лет чеченка и бросилась к нам, на ходу что-то гневно выкрикивая. Кричала она, ясно, не нам, а девочке. При звуке её визгливого голоса девочка вдруг вся сжалась в комок, а в несчастных голубых глазёнках появился страх. Не страх даже, а настоящий ужас.

Внутри у меня всё закипело. Я вскинул автомат.

— Стоять, мразь! — крикнул я, едва сдерживаясь, чтобы не разрядить в эту чеченскую женщину всю обойму. — Сделаешь ещё шаг, и я разнесу и тебя, и твою халупу к… — далее я выдал такую тираду, что чеченка остолбенела и остановилась как вкопанная. Потом плюнула и повернула назад, к дому.

А я взял девочку на руки, влез с этой драгоценной ношей на броню (она почти ничего не весила) и дал команду двигаться дальше. Вынул из кармана печенье и протянул ей.

— На, ешь.

Она сунула печенье в рот. Я был уверен, что она голодна — достаточно было взглянуть на её измождённое тело, — однако ела она как-то отрешённо, без интереса, без обычного в таких случаях безумно-судорожного блеска в глазах.

Я прижал её к себе, погладил по русой головке. Она не сопротивлялась, однако в этом её молчаливом согласии была всё та же отрешённость — и ничего более. Наверное, ничего, кроме боли, страданий и обид, которые причиняли ей взрослые, она в своей жизни не знала. Она не доверяла взрослым.

В этот момент мне почему-то вспомнился памятник советскому солдату в Берлине. Солдат держит на руках немецкую девочку. Он — не только освободитель, он — защитник. Он пришёл сюда, на германскую землю, чтобы защитить этого немецкого ребёнка от фашистской чумы. У ног его — поверженная свастика, в руках — меч.

Тогда, в далёком сорок пятом, советский солдат мог позволить себе встать на защиту немецкой девочки. Сегодня, полвека спустя, российский солдат не в состоянии защитить собственного, русского, ребёнка…

В таком мрачном состоянии духа я и прибыл на место. Не стану упоминать, от какого ведомства был установлен здесь этот блокпост — не хочу бросать тень ни на одну из «силовых структур». Каждое из ведомств честно выполняло в Чечне свой долг, а подонков, как известно, везде хватает. В семье не без урода.

Блокпост расположился на территории недостроенного особняка. Видно, под напором федеральных войск строители спешно покинули стройплощадку. К тому времени основные строительные работы были уже проведены, стены и крыша над головой имелись, а остальное бойцы обустроили уже сами.

Когда наши «коробочки» зашли на территорию блокпоста, я в первый момент опешил. Мне показалось, что мы попали на восточный базар. Здесь вовсю шла торговля. Вернее, натуральный обмен. Целая толпа местных чеченов меняла продукты питания и водку на… боеприпасы и обмундирование. Многие из них приехали сюда на машинах, их авто стояли тут же, на территории военного объекта. Кое-кто из местных был при оружии. И всё это сопровождалось шумом, гамом, пьяным матом бойцов, гортанными криками местных, угрозами, бранью и хохотом.

У меня глаза на лоб полезли от такой картины. Это что ещё за «братание на фронте»?!

Я встал на броне во весь рост и дал очередь из «калаша» в воздух.

— Это что за бардак, вашу мать?! Где ваш командир?

Несколько бойцов лениво повернулись в мою сторону, один из них махнул рукой в сторону недостроенного особняка. Кто-то из чеченов заржал мне прямо в лицо.

Я спрыгнул на землю, оставив девочку на попечение своих бойцов.

Во мне всё кипело от негодования. Подонки! Мерзавцы! За стакан водки душу готовы дьяволу продать! Руки так и чесались шарахнуть из автомата по всей этой мрази, не разбирая, «федерал» передо мной, «дух» или «мирный». Все они одним миром мазаны.