Инна Тронина - Отторжение

— Вы посмотрите, он дышит? Доктор, миленький, дышит он?

Мать не смотрела на меня. Она ожидала, что рано или поздно так случится. Но старалась не верить, хватала врачей за халаты, просила осмотреть Мишеньку. Я щипал усы и думал, что, значит, судьба брата именно такая и была. Я оказался только орудием Провидения. Никуда бы я не делся от своей миссии.

Если вспомнить Библию, Каина и Авеля, то причиной моего поступка всё же стала зависть, породившая отчаяние. А рассказ Мохаммада Эфендиева оказался последней каплей, переполнившей чашу терпения. Брат не имел права вырасти таким, ибо ни в чём не знал отказа. Для него выбивалась квартира, строилась дача, закупались шмотки, копились деньги на машину. Он был закормлен и обласкан сверх меры. А вырос негодяем. Впрочем, именно потому и вырос. Привык, что ему позволено всё.

— Посмотрите, ради Бога, вы же можете! Здесь ведь больница! Спасите мальчика, ему ведь двадцати нету, совсем молоденький…

Мать колотилась лбом о пол. И я знал, что не имею права коснуться её руки, поднять, оттащить от тела Мишки, от врачей. Молодой доктор с курчавой бородкой присел на корточки, перевернул Мишку на спину. В проёме дверей появились люди в милицейской форме и в штатском. Они особенно не спешили — ведь я никуда не бежал.

— Мёртв он, мамаша, и сделать ничего нельзя. Пуля аорту разорвала, понимаете?

Доктор с курчавой бородкой встал, потёр поясницу, оглянулся. Я знал, что меня скоро возьмут под стражу, и готовился отвечать на вопросы. Скорее всего, меня не расстреляют, даже не осудят строго. Выкручиваться я не стану — просто скажу правду. Мужчина в штатском подошёл к моей койке. Вероятно, это был следователь.

Больные из моей палаты в страхе жались по углам. Зато в коридоре гомонила толпа с костылями, палками; некоторые даже приехали в креслах. Все вытягивали шеи и хотели узнать, кто кого убил. В их скучное госпитальное существование ворвалась свежая струя.

Мать кивнула врачу деловито, спокойно. Потом поднялась с колен, поправила одеяло на моей койке — оно свисало почти до пола. Я смотрел на пистолет, так как чувствовал — Лиза Гай захочет что-то сделать с собой. Ведь все другие предсказания уже сбылись. Осталось исполнить последнее. А другого орудия самоубийства, кроме принесённого Озирским «ТТ», поблизости не было. Я хотел сразу же отдать пистолет ментам. А врачей попросить проследить за матерью…

И не успел. Другие тоже не среагировали. Почему-то все смотрели не на труп даже, а на куклу. Она валялась на линолеуме, в проходе между кроватями. А мать вдруг дико взглянула на меня, сжалась в плотный комок стонущей плоти. Потом схватилась себя за волосы и тихо, мучительно застонала. Не только я — все следили за пистолетом. А мать вдруг кинулась к тумбочке соседа, который в данный момент топтался у двери. Схватила острый ножик с деревянной ручкой, которым тот резал лимон перед чаепитием.

Я решил, что мать сейчас ударит меня. И был бы рад, случись такое, потому что заслуживал смерти. Скорее всего, прикончив брата, я должен был вторую пулю послать в себя. Такому грешнику уже ничего не страшно — всё равно идти в ад.

Вот так закончился мой поединок с Никитой Ковьяром. Того и следовало ожидать. Интеллектуальный бандит частенько говаривал, что мы с ним взаимно уничтожим друг друга. Ни мне без него, ни ему без меня не жить. Но, с другой стороны, я должен помнить о детях. Если я достоин наказания, пусть оно свершится. Но сам я ничего делать не стану.

Я вспомнил прошлую осень, жёлтую берёзу за окном. Виринею, которая держала в руках поднос с посудой. Старший сын Лукиан смотрел на меня серьёзно, требовательно. Чёрные бусины его глаз блестели. Неужели он плакал?…

— Мама, ты сказала Александру Керимовичу, что он болен… Что Сева не убивал жену, ему кажется…

— Чтобы человек поднял руку на жену, на ребёнка, на брата, должно случиться что-то страшное, невероятное. Нравственный долг каждого… родную кровь не проливать… — ответил я тогда старшему сыну.

Так всегда случается, когда суждено. Мать стояла в окружении людей, но никто не успел ей помешать. В доли секунды она повернула острие лезвия к солнечному сплетению. Потом, подогнув колени, рухнула на нож. Страшно закричала, и из широко раскрытого рта хлынула вязкая кровь. Врачи и милиционеры бросились к ней, понося себя за невнимательность.

А я смотрел на широкое окно, на тучи за окном. И в этот момент в стекло громко ударилась белая птица — наверное, голубь. И я представил, как облака цепляются за шпиль Петропавловки, за шпиль Адмиралтейства, за шпиль здания Финляндского вокзала. И за множество других шпилей, которые всю жизнь зловеще маячили перед Елизаветой Гай даже в самые отрадные её годы…

Мать свалилась на труп Мишки, сильно стукнувшись головой о мою койку. Врачи захлопотали над ней, а оперативно-следственная группа взялась за меня. Голоса доносились, как сквозь вату, а слов я вообще не разбирал. Оставили бы меня в покое — хоть на полчаса. А там я всё объясню. И скажу, что в Москве у меня трое малолетних детей, без матери. Я должен сам позвонить домой, сообщить о случившемся. С ними там двоюродная тётка, которой скоро нужно уезжать к семье в Североморск.

Но, против воли, я представлял другое лицо — не Ларисино. Синеглазая рослая красавица в камуфляже — Александра… Надо срочно вспомнить номер её телефона. Я же контрразведчик, должен это сделать очень быстро. Вот, вспомнил, и теперь прямо отсюда позвоню в Москву, на Ярцевскую улицу. У меня нет никаких иллюзий, но я чувствую, что Саша Антропова сейчас дома. Даже ничего ещё не зная, она ощущает сердцем мою боль, и ждёт…

пели мы дуэтом с Сашкой Антроповой.

Она завалилась ко мне сегодня, без звонка, но с бутылкой водки. Прохор Гай пару раз говорил мне о ней, изо всех сил стараясь казаться равнодушным. Тогда я сильно усомнился в том, что подполковник верен Виринее Максимовне. Зато мой Божок трещал про тётю Сашу, как заведённый. В конце концов, я понял, что именно она превратила Руслана Величко в диверсанта экстра-класса. Плодами её трудов я воспользовался год назад, и продолжаю пользоваться до сих пор.

Я перебирал струны гитары. Сашка запустила пальцы в роскошные свои волосы, наклонилась над тарелкой, измазанной мёдом и сметаной. Едва войдя в квартиру на Фонтанке, она грозно спросила, собираюсь ли я справлять Масленицу. И получила ответ, что ни Рождества, ни Пасхи, ни Масленицы я теперь не справляю.

Моя гостья, даже не скинув своего шикарного замшевого пальто до пят, которое носила с длинным шарфом и сапогами на шпильках, прочла мне лекцию на тему происхождения обычая справлять Масленицу на Руси. Я с удивлением узнал, что торжество это не христианское, а народное. И блин символизирует собой Солнце, весну.