Исхак Машбаш - Оплаканных не ждут

В просторной комнате, куда их ввели, их встретил сугубо штатского вида человек в очках и тонкими рыжеватыми усиками. Он поставил перед ними виски с содовой и приступил к самым тщательным расспросам. Но теперь это был уже не допрос, он на них не кричал, ничего не требовал подписать, он просто задавал вопросы и слушал. Им пришлось снова выложить перед ним всю свою жизнь, начиная не только с того момента, как каждый из них перестал быть бойцом Советской Армии. Его интересовала их жизнь в Советском Союзе, кем они были, чем занимались, кто из родственников мог у них там остаться.

Потом их отвели в небольшую комнату с двумя кроватями. На окне, которое выходило во двор, не было решетки, но, выглянув из него, они увидели в зелени пальм фигуру часового.

— Ты понимаешь, что все это значит? — спросил Тагир.

— Конечно, — невесело усмехнулся Сергей, — думаешь, тебе дали номер, чтобы оказать добрую помощь? За эту помощь нам придется расплачиваться дороже, чем мы расплачивались за все свои ошибки до сих пор!

— Послушай, — сказал Тагир, — а может быть, это и есть единственный путь домой в создавшемся положении?.. Ведь теперь они нас не выпустят из своих лап. Ты же сам это понимаешь…

— Мне уже все равно, — устало ответил Сергей. — Пусть, как угодно, но домой… Будем соглашаться на все. А там посмотрим, кто кого перехитрит.

На третий день они снова попали в ту же просторную комнату. Опять было виски с содовой и был тот же самый человек в очках. Снова началась беседа. Но теперь каждый из них чувствовал, что человек этот задает только уточняющие вопросы. Наверное, многое о них было уже ему известно, и не только от них самих.

Часа через три-четыре, как будто удовлетворенный полученными ответами, человек этот вдруг сразу же предложил им перейти жить в место, которое он им укажет. Они согласились и на это. На следующий день оба вселились в отдельную комнату в небольшом флигеле при торговом представительстве, а еще через несколько дней у каждого из них в кармане лежал билет на пароход, отправлявшийся в Грецию. Здесь они попали в небольшой лагерь, где уже по-настоящему началась подготовка, которой они ждали. План их был прост: если их перекинут на территорию бывшей родины, они не сделают ничего такого, чтобы могло принести вред. Документами их наверняка снабдят добротными. А если так, то это поможет им влиться в общий поток жизни, не вызывая ничьих подозрений. Никаких заданий из тех, которые будут ими получены, они, конечно, выполнять не будут, не будут, естественно, и поддерживать связи с теми, кто их послал. Они попросту исчезнут для всех, кто их до сего времени знал, и для того чтобы меньше вызвать подозрений, на первое время расстанутся, а потом, через год, встретятся снова.

Если, конечно, все будет обстоять благополучно. И тогда уж окончательно решат, что делать дальше.

Хорошо, что они все заранее это обговорили, рассчитали до малейших деталей свой план, потому что вскоре. их отделили друг от друга. И только перед самым вылетом свели вновь. На инструктаж и на обмен мнениями. Но присутствовавший при этом хмурый человек в темных очках ни на минуту не оставлял их одних.

Задание, которое им давали, казалось очень несложным. Тагир должен был обосноваться где-нибудь поближе к морю, а Сергею надлежало направиться в один из городов предгорий, где на условленном месте получит от ожидавшего его человека дальнейшие инструкции, деньги и необходимые для проживания документы. Только после этого письмом, отправленным до востребования, Сергей должен был сообщить Тагиру о месте предстоящей встречи. Задание же последнего выглядело еще проще. В лесу ему надлежало оставить в указанном месте небольшой металлический ящичек. Оставить, и все. И устраиваться работать. А дальше все зависело от письма, полученного от Сергея.

Лучше было, конечно, Сергею ни с кем не встретиться, а попросту сразу же исчезнуть для тех, кто их послал. Но паспорт и деньги? Без них им не прожить и несколько дней. Значит, на встречу надо было идти. И уж потом исчезать навсегда. Что касается Тагира, то он и не думал никому передавать врученный ему металлический ящичек. Сейчас же после приземления он собирался просто избавиться от него, и точка.

Холодный отблеск неоновых светильников, приглушенный пластмассовым козырьком, струился по пластиковым стенам. Звуконепроницаемые перегородки не пропускали ни одного звука не только с улицы, но и гасили каждый шорох внутри самого здания. Если бы не метроном, сухими щелчками отбивавший секунды земного времени, можно было б подумать, что находишься где-то далеко от земли в безвоздушном пространстве. Хент покосился на продолжавшие молчать телефоны и перевел взгляд на циферблат. Стрелки показывали двадцать два часа пятьдесят пять минут.

Он снова сел в кресло.

Что бы там ни было, а шефу сейчас хуже, чем ему. Хент не знал деталей операции. О таких вообще осведомлены немногие, но то, что она была исключительно важна для отдела, в котором работал и он, не представляло для него ни малейшего сомнения. И, судя по поведению шефа, операция эта протекала пока не совсем так, как он это предполагал, или, во всяком случае, хотел бы предполагать.

В эти минуты, безусловно, шеф ждал какого-то сообщения. И о том, что оно было первостепенной для него важности, говорил такой знаменательный факт. Ровно в девятнадцать ноль-ноль шеф требовал свой коктейль, изготовленный по его собственному рецепту. Это повторялось неизменно день в день. Только исключительно плохое настроение могло заставить нарушить это правило. Таких случаев, как отметил Хент, за два года было три. И третий падал на сегодняшний вечер: почти четыре часа прошло после положенного времени, а на столе перед шефом все еще не было запотевшего бокала.

Сухо щелкнули стрелки. Они показали ровно двадцать три часа. Хент прикрыл глаза. Все-таки лучше было находиться здесь, в кабинете, в полной зависимости от того, кто находился за звуконепроницаемой дверью, чем ночью в кабине самолета где-то у границ чужой страны.

Едва слышно загудел зуммер: шеф разговаривал с кем-то по прямому проводу. Хент, откинувшись на спинку кресла, прислушивался к сухим щелчкам метронома.

Здесь, в этом кабинете, к Хенту часто приходило состояние отрешенности от всего окружающего его мира, и это было не просто внешним ощущением. Жизнь, которая проходила в этих стенах, интересы, которыми здесь жили, действительно были очень далеки от всего того, что происходило в каком-нибудь десятке метров на улице и дальше — на сотни километров в любую сторону от этого здания. Но зато нервные узлы, сходящиеся сюда с двух материков, очень чутко фиксировали все, что происходило даже в нескольких тысячах миль отсюда.