Юрий Авдеенко - Авдеенко Избранные произведения в 2-х томах. Т.2 Повести; рассказы

— Что просил, достал?

— Мо-может быть, достал.

Врешь.

— М-мое дело, значит, — осторожно заметил Васька и даже перестал улыбаться.

— Сам обещал. — Я поднялся и взял ведро.

— Ракетница устроит? — спросил Васька.

— Ра-кет-ница? — недовольно протянул я.

— Нет, значит… А ты скажи, зачем тебе пистолет? — вскочил Васька, и глаза его заметались.

— Да ты что, Вася? У нас же договор был — полная тайна!

— Ладно, — вздохнул Васька, — был договор. Но пистолета я еще не достал. Самолет немецкий на Пролетарской улице упал. Пока прибежал туда — людей десятка два и милиция. Пу-пу-лемет снять можно было, а пистолеты ни-икак…

— А если самолет упадет поблизости? Здесь, на улице Красных командиров…

— Тогда другое дело. Однако они, значит, больше в море падают да в горы…

— Ракетница хорошая? — спросил я.

— Хорошая. Только не стреляет.

— Брак, — приуныл я.

— Курок обломан. Но ручка из кости.

— Покажи.

Васька покачал головой:

— Нужно выяснить, на что меняться будем.

— У меня кинолента есть, одна часть. «Боксеры» называется.

— Посмотреть, значит, надо.

— Пожалуйста. Правда, мы с Вандой немного оторвали, там, где надписи. Ух! И горит она, Васька. А запах — удавиться можно.

— Приду, — сказал Васька. — Сегодня вечером, значит.

— Договорились, — сказал я. И пошел к колодцу.

Прежде чем набрать воды, я решил посмотреть дом, который недавно разбомбили. Бомба, скорее всего, угодила в трубу, потому что обычно трубы оставались торчать, как кресты на кладбище, а тут весь двор был усеян кирпичной крошкой; и листья виноградные, и лозы были присыпаны розово-желтой пылью. Когда-то виноград оплетал дом со всех сторон, подбираясь, наверное, к самой крыше. Теперь же подмятые рухнувшими стенами лозы прижимались к земле, образуя огромное круглое гнездо с развалинами в центре.

Было что-то тревожное в этой моей вылазке. Я подумал, сейчас что-нибудь случится. И мне стало чуточку жутко. Ведь если сюда никто не приходил, в подвале или в погребе могут томиться люди. И я услышу их хриплые стоны… Что-то шевельнулось под обломками. Я почувствовал дрожь в коленках. И пот, холодный пот, бросился из меня вон, словно крыса с тонущего корабля. Я перевел дыхание. Вылез кот. Старый, пушистый. Дымчатого цвета. Посмотрел на солнце. Прогнул хвост. И медленно пошел в кусты.

Я вспомнил, что жильцы этого дома эвакуировались еще месяц назад. И конечно, никто не мог здесь погибнуть. Сделав шаг или два, я внезапно поднял голову вверх… И среди широких виноградных листьев увидел ножку ребенка, обутую в красную туфлю. Я сжался. И не сразу разглядел, хотя это было очевидно, что в винограднике застряла кукла. Когда я взял ее в руки, кукла открыла глаза и посмотрела из-под черных изогнутых ресниц голубым взглядом.

— Какая же ты красивая, — сказал я.

Кукла ничего не ответила.

Я перевернул ее, осматривая, нет ли где повреждения, а кукла плаксиво выдавила: «Ма-ма!»

Ну и дела. Я даже вздрогнул. Я, конечно, знал, что существуют говорящие куклы, но позабыл.

— Ладно, — сказал я. — Не пищи… А тебе все-таки досталось, бедняжка.

Мне, честно, стало жаль куклу, потому что сзади платьице было пробито осколком и нога левая немножко поцарапана.

Я принес куклу домой. Сказал Любке:

— Заштопай.

— Где ты ее взял?

— Нашел.

— Вот я скажу матери, что ты шныряешь по развалинам.

Матери и без этого трудно.

— Какой сознательный!

— Заштопай, — повторил я.

— Любка вертела куклу. Несколько раз заставила ее пропищать «мама», потом сказала:

— Это мне?

— Держи карман шире, — выпалил я.

— Ванде?

Я промолчал.

— Да… Что с тобой будет, когда ты вырастешь?

— Стану летчиком.

Любка не ответила… Поняла, что бесполезно. Для своих восемнадцати лет она была на редкость понятливой.

— Ладно, — сказала Любка, — кукле сошьем новое платье. Дыра большая.

Стены стали синеть, и лишь пятно у самого пола продолжало оставаться розовым, потому что дверь в первую комнату была открыта и окно отбрасывало кусок заката.

— Степан!!!

Васька кричал с середины улицы. Он всегда кричал, не подходя к забору, и стоял чуть согнувшись, раздвинув ноги, словно собирался с кем-то бороться. Я увидел его в окно. Васька не смотрел на наш дом, а кричал так, будто я находился внизу, под горой.

Любка спросила:

— Что у тебя общего с этим психопатом?

— Не женского ума дело, — буркнул я и вышел на крыльцо.

Оно было у нас бетонное, с человеческий рост. Без перил. Вместо них белые широкие ступеньки поджимались массивными гранеными брусьями. Брусья были чуть выше ступенек, и, если не жалеть штаны, можно бы и не пользоваться ступеньками, а съезжать по брусьям.

Васька по-прежнему глядел в сторону моря. И что было сил орал:

— Степан!

— Закрой пасть, — сказал я.

И Васька закрыл. Я поманил его рукой:

— Иди во двор.

Васька аккуратно открыл и закрыл за собой калитку. Приблизился, как всегда, неслышно.

При заборе росли мелкие розы: белые и красные. Они плелись, точно виноград, и лозы у них были очень похожими на виноградные.

Я сел на лозу в таком месте, где нас не было видно из окон дома. И Ваське предложил сесть.

— Показывай.

— Хи-итренький, — пропел Васька. — А может, у тебя никакого кино и нет.

Я ракетницу тоже не видел…

— Сколько ни говорить, а с разговору сыту не быть, — сказал Васька, сорвал розочку и принялся вертеть ее, как пропеллер.

«Упрямый осел», — подумал я. Но в подвал пришлось идти.

Васька открыл коробку, долго нюхал пленку и даже пытался рассмотреть кадрики, однако ночь вырастала из-за горы, и темнота наступала быстро, и Васька разочарованно вздохнул. Я решил, что он сейчас отмочит какую-нибудь глупость, попытается набить цену, своему товару, но он, не говоря ни слова, вынул из кармана ракетницу и положил мне на ладонь.

— Ну как?! — спросил он.

Ракетница была хороша.

— Не стреляет, — сказал я.

— Твое кино тоже не движется.

— По рукам, — сказал я.

— По рукам!

Сделка состоялась.

Свои физические возможности я представлял. На турнике выжимаюсь двадцать раз. На брусьях — шестнадцать. Стометровка — тринадцать секунд ровно, как у черепахи. Плаваю, ныряю. Результаты назвать не могу. Однако час на воде продержусь. Это, конечно, козырь, если придется участвовать в десанте.

Одному оказаться в городе под бомбежкой — вот что мне необходимо. О том, чтобы дома не спрятаться в щель, и говорить нечего. Рука у Любки была тяжелая. И потом, она не разбиралась в средствах. И могла ударить меня ногой, и кружкой, и палкой… Значит, нужно было под благовидным предлогом улизнуть в город, дождаться тревоги и где-нибудь спрятаться совершенно одному.